Он опять попытался меня ударить, но на этот раз я был наготове. Я увернулся от его кулака и нанес ему точный апперкот в челюсть, от которого он сильно закачался и упал. Голова его ударилась о деревянную ножку стола; он с грохотом упал на пол и затих.

Я стоял, глядя на него и тяжело дыша. Кухонная дверь открылась. Я оглянулся и увидел, что мать заглядывает в комнату.

— Джан…

— Одну минуту, мама.

— Что случилось?

— Он ударил меня, а я ударил его. Он придет в себя. — Я смахнул пот со лба и подошел к Джонасу, который по-прежнему лежал на полу. — Хорошо, — коротко сказал я ему, тронув его кончиком ботинка на случай, если он притворялся. — Можешь вставать.

Он не шевелился.

— Джонас!

Ответа не было.

Я наклонился, перевернул его, осмотрел.

— Джан…

— Отойди, мама. — Я встал на колени, расстегнул ему воротник и попытался нащупать пульс, но слышал только громкие удары своего сердца, отдававшие в голову с такой силой, что в ушах звенело.

— Вот, — сказала мать дрожащим голосом. — Возьми зеркало. Приложи ко рту.

Я приложил. Оно не запотело.

Он был мертв. Сын Ребекки умер. Умер мой собственный племянник, а я…

Я нанес удар, который его убил.

По прошествии пятидесяти лет Мэттью Перис совершенно не понимал, что именно случилось, и мог только надеяться, что было неправдой то, что Иоанн убил Артура. Тот просто исчез, и поползли слухи, что он умер… (Филипп Август) начал дразнить Иоанна этим исчезновением, как только поверил, что Артур мертв…

У.Л. Уоррен. «Иоанн Безземельный»

(Артур) был шестнадцатилетним рыцарем, которого захватили в плен, когда он пытался обложить мешками с песком замок, где укрывалась его восьмидесятилетняя бабка. Смерть его была несвоевременной, но не вполне незаслуженной.

Альфред Дагган. «Дьявольский выводок»

1

— О Боже, — сказал я. Больше я ничего не смог выговорить. Я стоял на коленях и смотрел на Джонаса; мозг мой оцепенел, я не знал, что делать. — О Боже.

Тогда мать, а не я, взялась за дело. Вспоминая этот случай, я удивляюсь, как спокойно она держалась после такого ужасного потрясения, но потом она сказала мне, что не позволила шоку овладеть собой до наступления следующего дня; потом она лежала в постели целую неделю и встала, только когда врач пригрозил ей, что заберет ее в больницу на обследование. Но сейчас, через минуту после ужасного происшествия, она была само ледяное спокойствие. Я всегда знал, что моя мать — крепкая старушка; а теперь она мне это еще раз доказала. Пока я неподвижно сидел на полу у тела Джонаса, она нашла бутылку бренди и неловко налила жидкость в два бокала.

— Пей, Джан-Ив.

Мы выпили. Я встал, но ноги мои были так слабы, что мне пришлось сесть.

— Ты в этом не виноват, — сказала мать. — Ты не хотел его убивать, я знаю. Это случайность.

Но я был слишком потрясен, чтобы отвечать. А Саймон-Питер поверит, что это была случайность? Если кто-нибудь знает, что Джонас откровенно шантажировал мою мать и меня за мою роль в смерти Ребекки, в любую историю о случайности будет сложно поверить.

— Я скажу, что была в комнате, — сказала мать. — Я скажу, что видела, как это случилось.

Но она была заинтересованным лицом, предвзятым свидетелем, даже подозреваемой, которая могла задумать убийство вместе со мной.

— Ах, если бы я только не давала ему денег! — сказала мать. — Он, должно быть, сказал кому-то, что тебе есть что скрывать в отношении смерти его матери — он бы не стал молчать о том, что я даю ему деньги! А я была просто щедра к нему, потому что он мой внук, а не из-за его смешных угроз. Интересно, кто-нибудь в это поверит?

После долгого молчания я спросил:

— Интересно, а знает ли кто-нибудь, что он сегодня сюда собирался?

— Надо исходить из предположения, что кто-то знает.

— Мне кажется, нам надо сказать… — Я замолчал.

Мать посмотрела на меня.

— …Что он приходил. Я позвонила и попросила тебя приехать, потому что он надоедал мне требованиями денег и вообще был неприятен. Он был сложным мальчиком, но поскольку он мой внук и мне хотелось ему помочь, я время от времени давала ему деньги. Джан-Ив, мы будем говорить правду и ничего, кроме правды. До определенного момента. Тогда никто не сможет доказать, что все последующее было неправдой.

— Да, — медленно произнес я. — Да… Он был груб, с ним было тяжело, поэтому я сурово поговорил с ним и велел больше тебя не тревожить. Мы поссорились, да, мы даже поссорились, а потом…

— А потом, — сказала мать, — он велел тебе убираться к черту и ушел. Мы еще долго обсуждали происшедшее, а потом ты наконец уехал обратно в Пенмаррик. Ты уехал в одиннадцать. В девять часов, то есть сейчас, ты позвонил жене и сказал, что Джонас только что ушел, но что я расстроена, и ты поедешь домой не сразу, а когда я почувствую себя лучше.

— Да, — снова сказал я. — Да, так оно и было. — Я налил нам еще бренди, и мы снова обдумали ситуацию.

— Хорошо, что ты приехал на машине, — сказала мать. — Все будет легче сделать. Но что делать с велосипедом? Он уместится в багажник?

— Я от него избавлюсь, не беспокойся… Где Энни? Спит?

— Да, она всегда ложится с сумерками. Не думай о ней. Что ты собираешься делать с велосипедом, Джан-Ив?

— Есть очень плохая дорога, которая ведет к шахте Динг-Донг…

— Шахта затоплена?

— Не знаю. Да, я понимаю, о чем ты. Если бы я мог добраться до Сеннен-Гарт… но мне кажется, что я не смогу довезти и его, и велосипед до бухты.

— Зачем до бухты?

— Главные штольни выходят на пляж. Если бы я мог добраться до штолен…

— Около Кинг-Уоллоу есть старый ствол, куда Филип спускался, когда был мальчиком. Он мне однажды сказал, что когда Сеннен-Гарт затопят, можно будет посмотреть вниз, в ствол, и увидеть воду.

— Правильно. Я знаю, о каком стволе ты говоришь: он мне его однажды показывал. Но если шахту когда-нибудь осушат… да нет, зачем? Я буду владеть ею до конца жизни, а когда я умру, никому до этого уже не будет дела. Я позабочусь о том, чтобы шахту не осушали.

— Никому и в голову не придет ее осушать, — сказала мать. — Это дорого, а там не осталось достаточного количества олова, пригодного для добычи, чтобы оправдать расходы. Корнуолльскому Оловянному Берегу пришел конец. Ты в безопасности.

— Тогда, если я доеду до Сеннен-Гарт…

Мы поговорили еще, повторяя эту версию, чтобы не упустить ни одной детали.

— Знаешь, — сказал я наконец, — я склоняюсь к тому, чтобы не избавляться от велосипеда. Кто угодно может свалиться в темноте в неогороженную штольню, но никто не заедет туда на велосипеде. Если велосипед исчезнет, это вызовет больше подозрений, чем если его найдут. А если я продырявлю заднюю шину и оставлю его на дороге в Морву? Полиция может решить, что с Джонасом, который шел по пересеченной местности к ферме своих сестер, в темноте случилось несчастье.