— Возможно, в последнюю минуту вы осознали, что собрались застрелить самого могущественного человека в этом мире, — вставил Хости. — Вам открылась истина. И вы остановили Освальда. В этом случае вы можете рассчитывать на снисхождение.

Да. Под снисхождением понимались сорок, а то и пятьдесят лет в Ливенуорте на кукурузе и сыре вместо смерти на техасском электрическом стуле.

— Тогда почему мы не находились наверху вместе с ним, агент Хости? Зачем барабанили в дверь и просили, чтобы нам ее открыли?

Хости пожал плечами: Мол, ты и расскажи.

— Если бы мы планировали убийство, вы бы видели меня с ним, потому что я знаю, что вы держали его под частичным наблюдением. — Я наклонился вперед. — Почему вы не остановили его, агент Хости? Это была ваша работа.

Он отшатнулся, словно я вскинул кулак. Его щеки покраснели еще сильнее.

Хотя бы на несколько мгновений мое горе смешалось со злобной радостью.

— ФБР приглядывало за ним, потому что сначала он сбежал в Россию, потом вернулся в Соединенные Штаты и, наконец, пытался сбежать на Кубу. Он долгие месяцы раздавал на улицах прокастровские листовки, прежде чем устроил сегодняшнее чудовищное шоу.

— Откуда вы все это знаете? — рявкнул Хости.

— Потому что он мне об этом рассказывал. И что происходит потом? Президент, который сделал все, что в его силах, чтобы сковырнуть Кастро с насеста, приезжает в Даллас. Работая в Хранилище школьных учебников, Ли получает возможность лицезреть кортеж президента из первого ряда. Вы это знали и ничего не сделали.

Фритц смотрел на Хости, на его лице читался ужас. Не сомневаюсь, что агент горько сожалел о присутствии на допросе далласского копа, но что он мог сделать? Фритц находился на своей территории.

— Мы не считали его угрозой, — выдавил из себя Хости.

— Что ж, тогда вы определенно допустили ошибку. Что он написал в той записке, которую попросил передать вам, Хости? Я знаю, Ли заходил в вашу контору и оставил записку, когда ему сказали, что вас нет на месте, но он не поделился со мной ее содержанием. Просто улыбнулся своей «а пошли вы все» улыбочкой. Мы говорим о человеке, убившем женщину, которую я любил, поэтому, думаю, я имею право знать. Он собирался сделать нечто такое, что заставит мир ахнуть и обратить на него внимание? Это он написал? Готов спорить, что да.

— Любая информация о мистере Освальде касается только Бюро.

— Я не думаю, что вы сможете ее показать. Готов спорить, что записка давно уже превратилась в горстку пепла и смыта в унитаз, по приказу мистера Гувера.

Если еще не превратилась, то обязательно превратится. Я прочитал об этом в записях Эла.

— Если вы такой невинный, — подал голос Фритц, — скажите нам, откуда вы знали Освальда и почему ходите с оружием.

— И почему у дамы в сумочке мясницкий нож с кровью на нем.

Последняя фраза показалась мне опасной.

— У дамы кровь везде! — крикнул я. — На одежде, на туфлях, в сумочке! Этот сукин сын прострелил ей грудь, или вы не заметили?

— Успокойтесь, мистер Амберсон, — посоветовал Фритц. — Никто ни в чем вас не обвиняет.

С подтекстом: пока.

Я глубоко вдохнул.

— Вы говорили с доктором Перри? Вы прислали его, чтобы он осмотрел меня и подлатал мое колено, так что наверняка говорили. Значит, вам известно, что в августе этого года меня избили до полусмерти. Организовал избиение — и принимал в нем участие — букмекер по имени Акива Рот. Я не думаю, что он хотел так меня отделать, но, возможно, какие-то мои слова очень его разъярили. Я не помню. С того дня я многое не могу вспомнить.

— Почему вы не обратились в полицию после того, как это произошло?

— Потому что я находился в коме, детектив Фритц. А когда вышел из нее, ничего не помнил. Когда память начала возвращаться ко мне — во всяком случае, отчасти, — я вспомнил, что Рот говорил о своей связи с букмекером из Тампы, с которым мне приходилось иметь дело, и о мафиози из Нового Орлеана, которого зовут Карлос Марчелло. И понял, что идти в полицию рискованно.

— Вы говорите, что управление полиции Далласа куплено? — Я не знал, действительно ли Фритц рассердился или только прикидывается, да меня это и не волновало.

— Я говорю, что смотрю «Неприкасаемых» и знаю, что мафия доносчиков не жалует. Я купил револьвер для самозащиты — это мое право согласно Второй поправке — и носил его при себе. — Я кивнул на пластиковый мешок. — Этот револьвер.

— Где вы его купили? — спросил Хости.

— Не помню.

— Ваша амнезия очень удобна, да? — прорычал Фритц. — Совсем как в «Тайной буре» или в «Как вращается мир».

— Поговорите с Перри, — повторил я. — И еще раз взгляните на мое колено. Я вновь повредил его, поднимаясь на шестой этаж, чтобы спасти президенту жизнь. Об этом я расскажу прессе. Расскажу и о том, что за выполнение долга американского гражданина меня наградили допросом в этой жаркой маленькой комнате, не предложив даже стакана воды.

— Вы хотите воды? — спросил Фритц, и я понял, что все обернется как нельзя лучше, если я не допущу ошибки. Президент находился на волосок от смерти, но остался в живых. И этой парочке — не говоря уже о начальнике полиции Далласа Джессе Карри — очень нужен герой-спаситель. А после гибели Сейди у них остался только я.

— Нет, — ответил я, — но не отказался бы от кока-колы.

В ожидании колы я думал о словах Сейди: Мы оставляем след шириной в милю. Она говорила правду, но, возможно, я мог обратить это себе на пользу. Если, конечно, некий водитель эвакуатора ремонтной мастерской одной автозаправочной станции «Эссо» в Форт-Уорте сделал все то, о чем говорилось в записке, оставленной под дворником «шевроле».

Фритц закурил и пододвинул пачку ко мне. Я покачал головой, и он ее убрал.

— Расскажите нам, откуда вы его знаете, — предложил он.

Из моих слов следовало, что я познакомился с Ли на Мерседес-стрит и какое-то время мы общались. Я слушал его разглагольствования о пороках фашистско-империалистической Америки и об удивительном социалистическом государстве, которое рождалось на Кубе. Куба — это идеал, утверждал он. Россию захватили никчемные бюрократы, и по этой причине он оттуда уехал. На Кубе же правил дядюшка Фидель. Ли не утверждал, что дядюшка Фидель ходит по воде, но намекал на это.

— Я думал, что он чокнутый, но мне нравилась его семья. — В этом я не покривил душой. Мне действительно нравилась его семья, и я действительно думал, что он чокнутый.

— Как вышло, что профессиональный учитель поселился в таком дерьмовом районе Форт-Уорта? — спросил Фритц.

— Я писал роман. Понял, что, работая в школе, мне его не написать. Мерседес-стрит — дно, зато жилье там стоит дешево. Я думал, что на книгу уйдет год, а это означало, что сбережения придется растянуть. Когда становилось совсем тошно, я представлял себе, что живу на чердаке на Левом берегу[162].