угасшим сердцем, — твое от 22-го меня убило, отняло силы, повергло в отчаяние… «Когда же ты поверишь, что люблю тебя?» Ванечек, достаточно о таком. Сегодня письмо твое от 26-го551, как рада я, что не поспела вчера отправить. Но как убита я твоей болезнью.

Ванюшик, и эти мысли твои, родной… не надо их, светик! Хоти, хоти поправиться. И будет! Благостно молись! Если ты хочешь, я буду тебе каждый день писать. Я (правду говорю) не знала, не лучше ли дать тебе уйти в себя, не докучать письмами, ты болен, но я знаю, ты и писал. И это рвало твои силы. Я не хотела еще и в 3-ью сторону тебя трепать. Я томилась молчанием, но ждала, пока ты «позовешь» меня. Пойми и меня. Ты часто (и не только больной) писал (еще в феврале), что нельзя так только отдаваться письмам, что у тебя другое назначение, что, наконец, эти письма стоили тебе твоего здоровья. Меня это так все время мучило, что я притихла. Поверь мне, Вань. И очень уж мутно у меня на душе было, — что бы я тебе дала? Я берегла тебя, дружочек.

Поверь мне, ласковый мой! Меня эта моя «кровь» опять пришибла. Доктора растерянность ввергла в отчаяние. А тут еще (не хотела тебе об этом, но раз ты всякое надумываешь, то скажу все) только встала 18-го, а 19-го вечером около 4-х начались боли, какие-то дикие. Всю меня разрывало. Началось около сердца, стало трудно дышать, я вышла в холодную комнату, но быстро стали боли усиливаться и переходить в правую половину груди, опоясывать поясом всю меня. Ломило даже шею, ухо правое, безумно болела правая рука вся, с плеча. И вся правая сторона груди и живота. Больно и внутри и снаружи. К правой груди было болезненно прикосновение белья. Никакие лекарства, ни грелка, ничто не помогало. Я корчилась до 8 ч. вечера, а потом все прошло. Тошноты не было, но болел желудок. Расстройство желудка сделалось на несколько дней и слабость. После этих болей я спала днями. Спала, как камень. Ничего не хотела есть. Я не звала доктора. Не знаю что это. Это уже, только сильнее, 2-ой раз со мной, а в Wickenbourgh’e было что-то вроде этого несколько раз. Мама думает, не печень ли это? Я иногда ем все, что для «луженого желудка» впору, и — ничего, а тут? С чего же? Я удручена была всем этим. Больше же всего твоей болью, Ваня. Не хотела тебя своей тоской мутить. Не писала. А думала я каждую секунду о тебе.

М. б. все мое — нервное? У меня чудный цвет лица, какая же печень? А нервы? Ванечка, я изболелась душой. Слишком много я узнала горького. Узнала очень близко.

Светик мой, Ванюша, а теперь вот что: не будем о мрачном: дай я тебя поглажу, помилую, успокою… Ну, милая душа моя, успокой же ты себя!

Ванёк, еще одно: д-р Аксенов552 — редко милый человек, но как врач — хуже нуля. Ужас! Мы его очень хорошо знаем. Умоляю тебя всем святым ничего не принимать, что он пришлет, без совета с твоим доктором. Аксенов верующий, милый человек, дивная поддержка у постели умирающих, но никогда не целитель. Если бы ты все о нем знал! Он пустяков не знает, живет медициной того столетия. Он из интеллигентной (в лучшем смысле) части эмиграции — «притча во языцех», как профан. Многих он отправил на тот свет из наших знакомых. Тогда ты бы близких послушал! Мы на кладбище-то живя много слыхали!

Например, у одной моей знакомой была грудная жаба (я даже, и то сразу подумала по ее признакам), а он нашел рак желудка. Отменил все, что для сердца было, позволил ей в лестницу ходить на 4-ый этаж, а жена его (тоже горе-врач!) всем рассказывала в церкви, что ее муж у М-me такой-то «рак в кулак нашел». Я помню, извелась тогда, чуя беду, упрашивая Шахбагова, осмотреть больную. Он не хотел из этики врачебной «перебивать у коллеги». Но согласился. И ахнул! А мне сказал: «…совершенно серьезно: Вы больше имеете права на практику, чем этот Аксенов». Только подумай! Я сама у него тоже лечилась когда-то, — мы еще никого тогда в Берлине не знали. Это — сапожник! П повторяю — редко-чуткий человек, но не в медицине. Провинциального типа людям, няням русским и т. п. он очень нравится, т. е. тем, для кого в докторе самое главное — «обхождение». Ну, ты все знаешь. Я писала тебе об одном средстве, «Belorgal» кажется. Мой знакомый его очень хвалит. У него то же, что у тебя. Ему тоже известно о соке картофеля. Кажется в Берлине это применяют. Висмута я тебе достала. Пока 120 г. Буду еще искать. Как послать? Ванечка, ты мне упоминал в описании одного состава впрыскиваний, кажется, мышьяк? Я боюсь, что тебе мышьяк вреден. У отчима впервые после 30 лет сна язва проснулась именно от впрыскивания мышьяка. И всякий раз, когда ему зубной врач клал в зуб мышьяк, у него болела язва. Спроси твоего доктора. Тыквенная каша, по-моему, тоже могла повредить. Господи, как бы я тебе все послала, что имею! Но как? Конечно, я мечтала к тебе поехать. Мне же обещал помочь наш друг. Он очень мил ко мне. Ужасно изволновался за мое здоровье. Как раз его эти 2 недели не было. Звонил, просил писать ему. Не писала. Сам звонил. С мамой обо мне говорил, что ему меня очень жаль, что меня как-то особенно беречь надо. Почему это он? А мне сказал, когда спросила его — «не можете ли посодействовать моей поездке к доктору в Париж?» — «ну конечно же, и Вы обязательно поезжайте… Боже, как это было бы Вам хорошо!» И если бы я не заболела, то м. б. он бы и устроил. Он очень «важный».

Ванюрочка, ты о статьях своих… всего, конечно не скажешь, но ты меня поймешь. Я верю, что мы с тобой не разошлись бы во взглядах в главном. Я только смотрю так, что сказать важное для нас и нужно, и необходимо, но что этой возможности нет. Понимаешь, надо говорить _в_о_л_ь_н_о, без посредников посторонних. Вот это моя дума. А в тебе и твоем я не сомневаюсь. Относительно «Восточного мотива» ты сказал точно то, что у меня стоит в дневнике моем «бить лежачего»553. Я этого «лежачего» знаю, Ваня. И не сусальничаю. Но бить, вот именно