всем, кто помогал французам войти в Неаполь;

всем, кто поднял оружие против лаццарони;

всем, кто после перемирия сохранил сношения с французами;

всем магистрам Республики;

всем уполномоченным правительства;

всем представителям народа;

всем министрам;

всем генералам;

всем членам высшего военного суда;

всем членам революционного трибунала;

всем, кто сражался против королевских войск;

всем, кто принимал участие в низвержении статуи Карла III;

всем, кто устанавливал на месте этой статуи дерево Свободы;

всем, кто приложил руку к уничтожению королевских эмблем на Дворцовой площади, бурбонских или английских знамен или даже только при сем присутствовал;

наконец, всем, кто устно либо письменно употреблял слова, оскорбительные для особы короля, королевы или членов королевской фамилии.

Один-единственный указ нес смерть почти сорока тысячам граждан!

Более мягкие приговоры, предусматривавшие лишь изгнание, грозили шестидесяти с лишним тысячам человек.

Это составляло более четверти всего населения Неаполя.

За таким занятием, которое король почитал самым спешным своим делом, он провел весь день 9 июля.

Утром 10-го фрегат «Сирена» вышел из порта Прочиды и направился к «Громоносному».

Не успел король ступить на палубу, как по свистку боцмана весь корабль оделся флагами, словно для праздника, и послышались раскаты салюта из тридцати одного пушечного выстрела.

По городу уже распространился слух, что король на Прочиде, а канонада известила народ, что он находится на борту флагманского судна.

Сейчас же побережье Кьяйи, Санта Лючии и Маринел-лы заполнилось огромной толпой. Множество лодок, разукрашенных цветными флагами, вышли из порта или отделились от берега и направились к английской эскадре, чтобы приветствовать короля и прокричать ему «Добро пожаловать!». Король стоял на палубе и смотрел в подзорную трубу на замок Сант'Эльмо, по которому, должно быть в честь его прибытия, яростно била английская пушка, как вдруг английское ядро случайно попало в древко французского знамени, реявшего над крепостью: можно было подумать, что осаждающие нарочно рассчитали момент, чтобы доставить королю удовольствие этим зрелищем, и он счел это добрым предзнаменованием.

Действительно, скоро вместо сбитого трехцветного знамени над крепостью взвился белый флаг — сигнал, означающий согласие вступить в переговоры.

Неожиданное появление этого символа мира, словно бы вызванное прибытием короля, произвело на присутствующих магическое действие: толпа взорвалась ликующими криками и аплодисментами, а пушки Кастель делл'Ово и Кастель Нуово радостно откликнулись на орудийный салют с бортов английского флагмана.

Да будет нам позволено позаимствовать у Доменико Саккинелли, историографа кардинала Руффо, несколько строк, касающихся падения французского знамени: они довольно любопытны и стоит привести их здесь, тем более что они ничуть не помешают нашему повествованию.

«Посвятим абзац, — пишет Саккинелли, — странным случайностям, имевшим место во время этой революции:

23 января пушечное ядро, выпущенное якобинцами из замка Сант 'Элъмо, разнесло древко королевского знамени, развевавшегося над Кастель Нуово, и его падение предопределило вступление французских войск в Неаполь; 22 марта снаряд сбил республиканское знамя с замка Кротоне, и этот случай, воспринятый как чудо, повлек за собой мятеж гарнизона против патриотов и облегчил роялистам взятие замка;

наконец, 10 июля падение французского знамени, водруженного над замком Сант'Эльмо, привело к капитуляции этого форта.

Те, кто захочет сопоставить даты, — продолжает историк, — увидят, что все эти случайности, как и другие наиболее важные события на протяжении всей неаполитанской кампании кардинала Руффо, происходили по пятницам».

А теперь отвернемся от замка Сант'Эльмо — нам еще не раз придется обращать на него взор — и проследим за лодкой, которая отчаливает от берега немного выше моста Магдалины и скользит по воде мимо шумных и празднично разукрашенных лодок, безмолвная, суровая, без единого вымпела на борту.

Эта лодка везет Руффо: он хочет просить Фердинанда о единственной милости — в обмен на отвоеванное для него государство согласиться выполнить договор, заключенный кардиналом от имени короля, и не запятнать королевскую честь нарушением слова.

Вот еще один случай, когда романисту пристало передать свое перо историку, когда воображение не имеет права прибавить ни слова к неоспоримому тексту летописца.

Пусть же читатель соблаговолит вспомнить, что нижеследующие строки извлечены из книги, опубликованной Доменико Саккинелли в 1836 году, в самый разгар царствования Фердинанда II, этого безжалостного душителя печати, причем книга эта увидела свет с дозволения цензуры.

Итак, вот собственные слова почтенного историка:

«Пока шли переговоры с французским комендантом о сдаче форта Сант 'Эльмо, кардинал явился на борт «Громоносно-го «, желая лично доложить королю Фердинанду, как повели себя англичане в связи с капитуляцией Кастель делл 'Ово и Кастель Нуово, и о том, какой скандал вызвало нарушение договора. Сначала его величество, казалось, был расположен проявить уважение к условиям капитуляции и придерживаться их, однако не пожелал ничего решать окончательно, не выслушав Нельсона и Гамильтона.

Оба были призваны, дабы высказать свое мнение.

Гамильтон сослался на дипломатическую доктрину, согласно которой властители не заключают договоров с мятежными подданными, и заявил, что договор должен рассматриваться как недействительный.

Нельсон не стал прибегать ни к каким околичностям. Он выказал глубокую ненависть ко всем революционерам французского толка, заявив, что надо вырвать зло с корнем, дабы предотвратить дальнейшие несчастья, ибо республиканцы упорствуют во грехе и неспособны к раскаянию; что, стоит дать им волю, и они совершат еще худшие и страшнейшие преступления; наконец, если оставить их безнаказанными, то это будет соблазном для всех злоумышленников.

Нельсону удалось свести на нет все доводы кардинала Руффо в отношении договора; преуспел он и в своих интригах парализовать намерения его величества, благоприятствовавшие этим доводам, и на миг возникшую у короля склонность к милосердию».

Итак, Фердинанд, вопреки настояниям и даже мольбам кардинала Руффо, послушался двух злых гениев его королевской чести и решил считать договор о капитуляции Кастель делл'Ово и Кастель Нуово недействительным.

Как только было принято это решение, кардинал, прикрыв лицо краем своей пурпурной мантии, спустился в свою лодку и вернулся в дом, где был подписан договор, оставив монархию, им же самим восстановленную, на волю запаздывающего, быть может, но неизбежного небесного правосудия.