— Понятно, что не один. Бай дале, Федюня. Складно у тебя получается.

— Вот, ты сам сказал, что он не дурак, а мы уже утвердились в том, что умных мало, так?

— Так, — согласился царь.

— Зачем же ты его гнобишь? Ведь умрёт он от немилости твоей, как дерево, не поливаемое хозяином.

— Ты говоришь, надо умных держать возле себя, а вот епископ Вассиан учил меня, что держать рядом с собой тех, кто умнее тебя, опасно.

— Не знаю. Не мне судить епископа, государь, но зачем тебе дураки? Чем они помогут тебе и государству в трудную годину? Для забав, да, с дураками весело. А воевать я лучше бы пошёл с умными. Это ратнику думать не надо. Куда послали рубиться, туда и поскакал, а воевода думать должен. Положить войско большого ума не надо. Выиграть схватку — вот шахматная задача. Ты же, кстати, не зовёшь играть в шахматы дураков? Ибо… Что с них толку? Или казной руководить?

Царь тихо рассмеялся.

— Тут ты прав. Но откуда ты всё это знаешь, Федюня?

Я помолчал, вроде как подумав, но не ответил, а лишь пожал плечами.

— И всё-таки ответь! — настоял государь.

— Думаю над тем, что вижу. Много читаю. Я мало предаюсь детским забавам. Деда не даст соврать.

Головин кивнул.

— Давно приметил. Вдумчивый отрок.

— Но мне мало кто из окружающих говорит о таком. Почему?

— Наверное потому, что они умнее меня, государь. По настоящему умный человек молчит о том, что знает.

Государь задумчиво прошёлся по спальне и, молча остановившись у кресла, стал стягивать с себя уже расстёгнутый ранее кафтан. Поняв, что пришла моя очередь «ублажать государя», я встал, помог ему поднять рубаху и быстро вколол две пчелиные иглы меж позвонками, поднимаясь всё выше от места первоначальной боли.

— Боль ещё чувствуется? — спросил я.

— Совсем чуть-чуть. Главное, не закусывает.

— Ещё туда вколю, — предупредил я и вколол двух пчёл в то самое болевое место.

Посчитав до сорока, я выдернул пчелиные жала и, одёрнув царю рубаху, погладил его по спине, словно растирая.

— Сильная у тебя рука, — удивился государь, а я вспомнив про ещё одно своё умение, предложил:

— Хочешь, я тебе плечи помну?

— Как это? — удивился он.

— Садись в кресло и положи руки на колени.

Я зашёл царю за спину и, аккуратно положив ладони на плечи, стал нежно разминать мышцы пальцами.

— О-о-о, — едва не застонал царь. — Петрович…

Посмотрев на деда и, увидев его удивлённые глаза, я лишь на мгновение поднял брови и сосредоточился на массаже. Хорошо размяв плечи, и руки до локтей, я снова вернулся к плечам. Потом, осторожно размяв шею, мои пальцы промассировали затылок и легли на голову, цепко обхватив её со всех сторон, «крабиком». Большие пальцы лежали между затылочных «шишок» и ухом. Я напрягся и стал медленно поднимать руки, пытаясь приподнять царя с кресла за голову.

— Ты что делаешь! Голову мне оторвёшь!

— Надо совсем чуть-чуть, государь. Разве тебе не хорошо?

— Оч-ч-ень хорошо, — прошептал Иван Васильевич. — Так и весел бы за выю[12]. Даже в голове просветлело.

— Кровь в голову пошла.

— Кровь в голову пошла, моча[13] ушла, — сказал царь.

Глава 9

Я едва не рассмеялся, а царь был серьёзен.

— У тебя, государь, слишком напряжены мускулы и стянуты жилы.

— Что такое жилы знаю, а мускулы?

— Мясо на костях, что жилы держат, так зовутся мускулы по-латыни. Был у меня другой грек-репетитор, тот хорошо строение тела человеческого знал. Анатомия, называлась наука. Вскрытие, — обозначает. Меня обучил.

— Вскрытие? — удивился царь перекрестившись. — И кого же вы вскрывали?

— Лягушек, государь.

— Хрена себе! Петрович! Что у тебя в семействе твориться? Дитя лягушек ножом вскрывает.

Головин скривился.

— А ты, государь, лягух ни разу не надувал в зад через соломину и под сани не подкладывал?

— Кхе-кхе! — закашлялся государь. — Да-а-а… Зело громко они лопаются.

— Во-во… А отрок в познавательных целях, лягух разбирал. Зато сейчас про мускулы знает и тебе мясо мнёт умело. Мне со стороны видно.

— Неужто лягушачьи мускулы похожи на человеческие? — удивился царь.

— Человечьи не видел. Грек говорил, что почти, что один в один, — сказал я.

— Чудны дела твои, Господи! — проговорил Иван Васильевич и снова осенил себя крестом. — Сморил ты меня, Федюня. Даже умываться не буду, так лягу. Гоните всех мойщиков, только постельничий пусть войдёт.

Мы вышли из царской опочивальни. Дед передал царские распоряжения стоящим за дверьми слугам, и мы, который уже раз, двинулись ставшими мне известными Кремлёвскими ходами, выходами и дорожками.

— Зело умно ты, Федюня, вёл беседу, — сказал Головин, когда рядом никого не было. — И как это у тебя получается? Ни разу не стал поперёк государю. Как уж вывернулся из его цепких… э-э-э… пальцев.

— Ты вот скажи, деда, царь умный? — тихо спросил я.

Головин хватанул ртом воздух, поперхнулся слюной и закашлялся.

— Ну, ты и спросил, Федюня, — наконец выдавил из себя дед, продолжая кашлять. — Да разве ж про царя так можно? Он же царь! Помазанник Божий! Над ним Бог стоит, а царь над нами, и на том Русь держится. Странный ты какой-то, Фёдор, стал. Ещё вчера… Да, какой вчера? Сегодня ещё совсем по другому смотрел.

— Головой ударился и что-то у меня там щёлкнуло. Словно старше стал. Поговорим ещё на эту тему потом. Так, что у нас с царём?

— Странные слова стал молвить. Вроде те, а вроде не те. И ранее я тебя с трудом понимал, а сейчас и подавно.

— Не дури, деда. Что тут не понятного? Простой вопрос. Умный у нас царь или дурак?

Дед снова закашлялся и остановился, а я махнул на него рукой и зашагал домой один.

* * *

Придя домой и слопав крынку варенца с большим куском хлеба, я, с мыслью о том, что надо заняться развитием своего тела, заснул сразу, едва прикоснулся оным к постели, а потому проснулся задолго до утреннего церковного перезвона. Решив не будить дворового пса, я попрыгал через кожаную скакалку у себя в спальне, помахал руками и ногами в разные стороны, имитируя удары и растяжку, поотжимался на кулаках и пальцах и оценил своё тело на пять балов. Даже не в полном своём сознании я управлял своими поступками почти «по взрослому». Услышав звон колоколов и бил, мне пришлось ускориться в выполнения пятого «хиана», быстро ополоснуться в медном тазу, наполненном водой с вечера, одеться и поспешить в церковь.

Замер песочными часами времени выполнения упражнений, позволит завтра и в последующем распределить их