многим альпинистам. Есть много спецназовцев, которые поднимались на Эверест, но которые затем не шли на Лхоцзе или на Макалу. Самое забавное, что почему-то все они останавливались на достигнутом, силы заканчивались, и не возникало желания попытаться сразу взойти на новый восьмитысячник. Почему-то моя физиология позволяет восходить и спускаться, снова восходить и спускаться, провешивая перила и снова и снова возглавляя экспедиции, при этом на отдых требуется совсем немного времени. Мои резервы казались безграничными.

Я не только высокоэффективно работал на горе в глубоком снегу, оставляя опытных шерпов далеко позади, но и мог быстро принимать правильные решения в трудных обстоятельствах – за это спасибо военной подготовке. Надлежащая оценка риска и способность сделать правильные выводы вошли в привычку. Я научился чувствовать тонкую грань, отличающую храбрость от глупости. Негативные ситуации не могли повлиять на меня, я всегда брался за дело, мысля позитивно. Все это превращало меня в хорошо работающий высотный механизм.

Разумеется, многие альпинисты технически работают на склоне лучше меня, и наверняка в сравнении я окажусь далеко не на первом месте. Но далеко не все они в состоянии хорошо планировать и не обладают столь развитым воображением. Я научился не терять уверенность в себе на высоте более восьми километров и получил таким образом возможность восходить на любую гору мира в каких угодно условиях.

Вскоре я стал кавалером ордена Британской империи – королева наградила меня за выдающиеся достижения в высотном альпинизме, в том числе за спасение Симы, за экспедицию гуркхов и за три мировых рекорда на Эвересте, Макалу и Лхоцзе. Однако эти достижения оценили далеко не все – некоторые альпинисты экстра-класса не преминули указать, что я пользуюсь искусственным кислородом. Но черт возьми, мои амбиции на горе зависят от темпа. Я шел впереди, прокладывал свой путь и делал это в своем стиле – стиле Нимса.

Делать все быстрее, чем кто-либо, – далеко не самое главное. Во-первых, мой стиль требует хорошего планирования и руководства. Во-вторых, в горах я должен быть самодостаточным. Получив несколько тяжелых уроков, я почувствовал и понял свои сильные и слабые стороны и старался впоследствии делать все так, чтобы максимально избежать трудностей.

Мне доводилось спасать людей на большой высоте, но мысль, что кому-то когда-то придется пожертвовать чем-либо, чтобы спасти меня, вызывала отвращение. Я бы предпочел умереть в такой ситуации.

Насколько знаю, не существует установленных правил – как совершать восхождения в «зоне смерти». Каждый находит для себя приемлемое решение, и я не жаловался, когда некоторые критики пользовались на горе провешенными мною перилами или шли по моим следам. Но их снобизм раздражал, и я стал работать над тем, чтобы превратить его во вдохновение, то есть использовать как топливо. О моих восхождениях теперь заговорили, и стоило поднять ставки. Три высочайшие горы за пять дней пройти получилось, а что, если попробовать сделать пять вершин за небольшой отрезок времени? Например, Эверест, К2, Канченджанга, Лхоцзе и Макалу за восемьдесят дней? Идея не давала покоя несколько недель, пока наконец я не взялся за дело.

С самого начала было очевидно, что трудностей не избежать. На шанс получить длительный отпуск для такого предприятия вряд ли стоило надеяться, но я попытался. И, подав запрос, аргументировал его как следует. Я напомнил старшему офицеру о своих успехах как на службе, так и вне ее, сделав упор на успешной гуркхской экспедиции на Эверест. А как насчет того факта, что этими рекордами я упрочил славу Специальной лодочной службы? Однако командир отнесся к идее скептически, и отрицательный ответ не заставил себя ждать.

– Ты решил пойти на К2, Нимс. Каждый четвертый восходитель гибнет на этой горе. Что еще? Канченджанга. На ней погибает каждый седьмой, – говорил мне командир. – Это непростая затея, ты же не просто взойдешь на гору и спустишься, придется бегом забираться на один пик за другим, и таких больше десятка. Такое вообще возможно?

Я решил апеллировать к его любви к приключениям.

– Служа в гуркхском полку, я мечтал попасть в спецназ, – сказал я. – Не из-за денег и не чтобы сделать себе имя, но потому, что хотел работать с самыми лучшими. Я обработал маршрут до вершины Эвереста для команды G200, когда все остальные отказались это делать и сдались. И я всегда нес знамя Лодочной службы высоко поднятым. Теперь я хочу попробовать это.

Но он покачал головой. Он объяснил, что нет возможности предоставить столь длительный отпуск. Кроме того, вся затея слишком рискованна. Если кто-то узнает, что на К2, которая находится на границе Пакистана и Китая, поднялся британский спецназовец, это может спровоцировать террористическую атаку.

– Это просто невозможно, Нимс, – сказал командир.

Я был разочарован, но не собирался отказываться от мечты. Месяц тянулся за месяцем, и надежды на проведение экспедиции то таяли, то возрождались вновь. В какие-то дни казалось, что командование склоняется к тому, чтобы пойти навстречу, а порой я словно упирался в глухую стену. И так это длилось, пока не стало понятно, что придется взять все в свои руки. «Что ж, если по-моему не получается, уволюсь со службы», – подумал я.

И приняв решение, я сразу почувствовал себя свободным. Завязав с военной службой в тридцать пять лет, я получил возможность и мыслить масштабнее, и отдавать все время и силы задачам, которые ставил перед собой. Так зачем зацикливаться на пяти восьмитысячниках за восемьдесят дней, а не подумать о восхождении на все четырнадцать вершин в «Зоне смерти» в кратчайшие сроки? Но сколько проблем возникнет на пути. Политика или деньги. Или лавина, или трещина, если уж совсем не повезет.

Бесстрашие у гуркхов в крови, поэтому, несмотря на большую вероятность быть сметенным лавиной со склона Аннапурны, как это уже не раз происходило с другими альпинистами, я не собирался сильно переживать по этому поводу. С опасностями в «зоне смерти», подстерегающими человека, который решил взойти на все четырнадцать восьмитысячников, можно справиться. Я знал, как восходить в плохую погоду и в глубоком снегу, и мог действовать эффективно и бесстрашно. В конце концов, лучше умереть, чем прослыть трусом.

Кроме того, идея уйти из жизни в тридцать-сорок лет не так уж плоха. Продержаться до восьмидесяти с чем-то, когда уже не в состоянии следить за собой и обслуживать себя, – в этом мало привлекательного. Я хотел бы покинуть этот мир в расцвете сил, прожив жизнь на полную катушку. Однако у моего проекта имелись и другие аспекты, над которыми требовалось поломать голову, в частности финансовый и политический. Пришлось заняться бумажной работой – запрашивать