но когда-то нужно на бражку переходить. Конечно, бражка горчит, но такова взрослая жизнь! — болтун уморительно разводил руками и смешно тряс головой.

— Еще! Давай дальше!

— Девочка… будешь ранен… ранен… волк порвет… ранен… ранен… мальчик…

— Никак войну старый пророчит? — Щёлк на корме покачал головой.

— Пророчит редко, да метко, — Рядяша озабоченно поскреб загривок.

— И ведь пока ни разу не ошибся, балабол, — Безрод все смотрел на парус, тряпкой висевший на мачте. Полное безветрие, хоть убейся.

— Странное ранение, — Гюст закусил ус, — никогда про такое не слышал. Раньше просто болтал. Теперь и болтает, и пророчит.

— Тихо! — крикнул вдруг Ледок, — тихо, сказал!

Вострослух поднялся со скамьи, покрутил головой. Безрод поднял руку, «суши вёсла, всем молчать». Ледок перешел на нос, постоял там, вдоль борта сошел на корму, мотнул головой, вернулся на нос.

— Вроде кричал кто-то.

— Как назло туман! — буркнул Рядяша. — Руку вытянешь, и ту не видно.

— И весло как будто плеснуло. Хотя, может, показалось.

Тычок было открыл рот, но Сивый даже слова не бросил, только бровями повел — «молчи, вражина». Журчало под остовом ладьи, кричали моречники, хлюпали волны в борта, скрипело дерево, и в этой тишине кто-то на носу отпустил на волю исполинские ветры. Парни аж напряглись, загоняя смех поглубже, Тычок, проветривая, затеребил порты, виновато пожал плечами «с кем не бывает». Ледок скривился, ровно кислятины хлебнул, ладонью разогнал под носом воздух, красноречиво покосился на болтуна.

— Туда, — наконец показал рукой.

Гюст еле заметно повернул кормило.

— Вёсла на воду… Три гребка… Товсь… Раз… два… три… Суши!

Улльга трижды прыгнул вперёд, трижды зарылся грудью в воду и свободно заскользил по водной глади, ровно жеребец без узды. Разок лениво хлопнул парус, и на мгновение туман раздернуло, будто дунул кто.

— Ага, стон. Перестрел, может меньше.

— Вёсла на воду… Пять гребков… Товсь… Раз… два… три… четыре… пять… Суши!

Ледок повернулся к корме, кивнул. Безрод, Рядяша, Щёлк перешли на нос.

— Кажется, слышу, — Сивый огладил бороду, — вёсла на воду… Пять гребков… Товсь…

Улльга шажками крался в туман, не раздавить бы везунка, если и впрямь кто-то бедствует впереди. Виделось не дальше одной длины, тут уж чем медленнее, тем вернее. И, наконец, Щёлк бросил:

— Вижу! Осьмушка вправо!

Нечто, точка, лишь немногим более тёмная, чем море, пятнела впереди в полутора ладейных длинах. Подошли ближе. Хлипкий плотец, и даже не плотец, а несколько дощатых обломков чудом держала вместе разномастная верёвка, связанная из нескольких обрывков. На плотике в очертаниях бессильного тела лежала груда мокрого, темного тряпья, и некто, ещё живой, бросал слабый стон в никуда, в туман.

С кормы свистнули. Безрод оглянулся. Гюст, сощурив глаза, высматривал нечто на линии дальнокрая. Так посмотрит, так посмотрит. Коротко крякнув, покачал головой. Сивый подошел.

— Что?

— Не пойму. Может быть, глаз врет. Туман. Вон там. Колышется, зараза, ровно ветром волнует, но ведь нет ветра!

— Да, ветра нет.

— То и странно.

Не отводя взгляда от завесы тумана, Сивый бросил парням:

— Заводи два весла.

Дабы не уйти вперёд, одним веслом подцепили плот, увлекли за собой, два весла, друг за другом завели под плотик, подняли и Ледок багром утянул верёвочный конец на ладью. Осторожно, под счёт мелкими протяжками по вёслам, будто по направляющим, подтащили плотец к борту, длиннорукий Рядяша сгреб в охапку куль тряпья, а Вороток и Щёлк рывком зашвырнули плотик на палубу.

Безрод перешёл на нос, развернул тряпьё. Резкий возглас удивления дружно избил воздух, парни мрачно переглянулись, кое-кто даже поискал глазами Тычка. Длинный, толстенный жгут черных волос, перетянутый засоленной лентой, вызмеился по палубе, бледное лицо с синими губами обметали соляные разводы, соль белела в ушах, в носу спасёнки, под ногтями, кое-где в волосах. Нос прямой, длинный, одна серёжка на месте, другой нет, тонкий браслет, также усыпанный крупинками соли, заполз на локоть и застрял. Ступни, ладони девки от воды сморщило, изо рта потекло.

— Видать, нахлебалась, — Щёлк подал Безроду мех с водой.

— То чудо, что вусмерть не упилась, — Сивый ножом пошире разжал спасёнке зубы и влил в рот воды.

Заперхала, закашлялась. Всю её тряхнуло, побило о палубу, а потом ничего, заходило горло, пошла вода впрок.

— Тише, тише, лопнешь, — Сивый отнял мех, дал продышаться.

Дернулись веки, найдёнка в забытьи медленно приоткрыла глаза и тут же закрыла, зажмурилась. Соль защипала. Безрод плеснул чернявой на лицо, смыл соляные разводы, мокрой тряпицей протер глаза. Лежит, ровно бездыханная, молчит. Не шорхнется, не двинется.

— Разворачивай назад! — крикнул он Гюсту, — парни, за вёсла! Щелк, отбей меру.

— Вёсла в воду! — зычно рявкнул Щелк, — тоооовсь! Раз… два… три…

Гюст заложил круто вправо, Улльга рывками набирал ход. Сивый держал пальцы на сонной жиле чернявой, веки смежил, сам дышит вполраза, слушает, смотрит. Открыл глаза, сощурился, послушал дыхание, отошёл.

— Что, Безродушка?

Тычок тут как тут. За спиной стоял, советы давал: «Эх, тютя! Зажми нос и в губы, в губы дуй!», теперь за руку схватил, теребит.

— Жить будет, — Сивый мрачно кивнул.

— Но… — подсказал старик.

— Но недолго, если дышать ей не дашь.

— Безродушка, ты же знаешь, я страсть какой вдумчивый и сердобольный! Мне можешь сказать все!

Безрод какое-то время молча смотрел на нос ладьи. Всё странно этим днем. Туман пал из ниоткуда, не было и нате, получите. Спасёнка посреди безбрежных вод, будто само море родило, а ведь нет штормов дня три уж как.

— Сходи, помоги, — Безрод подтолкнул старика к носу, — ей серьёзный уход нужен.

— А сам что же?

— Бестолочь я, твои ведь слова, — Сивый спрятал ухмылку.

Просила Верна усы и бороду скоротить, видишь ли в рот ей лезут, да всё на потом откладывал. Пригодилось вот, не заметил старый усмешки.

— Эх, Безродушка, седой уже, а как дитё малое! Если тонет кто, так нужно первым делом дыхание вернуть!

— Иди, иди. Верни. Покажи как.

Старик бодро засеменил на нос, опустился у спасённой на колени, для верности ещё раз посмотрел на Безрода.

— Давай, — Сивый кивнул.

Улльга развернулся к дому, полетел махами-рывками, как на крыльях, даже парус-тряпка нет-нет слабо хлопал.

— Задушит, — едва сдерживая смех, шепнул Рядяша.

— Ты гляди, присосался так, что сам не дышит, — Щёлк восхищенно покачал головой.

— Ты сам дыши, не забывай, — бросил Тычку Безрод.

— Ох, Безродушка, тяжко возвращать человека в мир живых! — хитрец на мгновение оторвался от чернявой, отдышался и вновь прильнул к её губам.

— Всю облапал, пройдоха — Рядяша еле сдерживался: ссутулился, уткнулся Щелку в спину и беззвучно ржал, отчего того потряхивало, ровно в падучей.

— Он не сердце ей заводит, а титьки щупает, — Щёлк восхищенно топорщил брови и качал головой. Ну, старик, ну, шустрила.

Безрод ушел на корму, без единого слова сделал знак «Суши вёсла» и, приложив палец к губам, показал на нос. Смотри.

Миг-другой парни укладывали картинку в голове, вроде обычное дело, утопленница-дыхание-сердце, но стоило Тычку оторваться, вытереть губы руками, поднять голову, гребцы как один рухнули со скамей. И никто не удержал бы их сидя.

— По-моему нас на Скалистом слышно, — Безрод с ухмылкой покачал головой.

Всякое в жизни бывает. Если верить старику, грядёт кровавая заварушка, половину парней порвут злые мечи, кто-то, наверное, уйдёт в небесную дружину — Тычок явно не всё сказал и не про всех — но такие красоты нельзя таить и наслаждаться ими в одиночку. Это как втихомолку сласти точить. И если спросит Ратник за пиршественным столом, всё ли успели в жизни, всё ли увидели, что должны были, парни с широкой улыбкой ответят — да, теперь всё.

— А я думаю, чего это Гюст красный, на кормиле повис…

— Ну, держись, Тычок, всё расскажу бабке Ясне…

— Ты гляди, довольный, ровно бражки хлебнул…

— Стащите его с девки, не ровен час оприходует бедняжку…

— Ей это и нужно…

— Гля, ожила! Отойди от неё, чудовище, не дай боги концы отдаст…

Чернобровая вернулась в мир живых. То ли Тычково дыхание помогло, то ли Безродовы пальцы, но спасёнка