сюда, положили в снег перед завалом брёвен. Ни единой раны, ни свежего пореза, ни синяка — только давнишние, спелые — просто лежит мальчишка мёртвый и не встаёт. И никто ничего понять не может. Как помер? За что? И вроде не били, но счёт за эту смерть всё равно княжеским прилетит.

— Ну держись, подонок!

Конный отряд с десяток верховых въехал на двор, предводитель донельзя похожий на Косоворота, но помоложе и стройнее, с бородой покороче, спешившись, бросился к толпе у ледника.

— Отец, да что тут с вами? Что стряслось?

Косоворот одной рукой притянул сына к себе, обнял и шепнул в самое ухо:

— Ты даже представить себе не можешь, насколько охота — правильное дело! Особенно многодневная.

— Отец, что…

— Потом, всё потом.

— А тут это… к нам гости. На границе встретил. Вроде важные птицы. Может по торговым делам? Мне не сказали.

— Что за ряженые? — Косоворот с неохотой отвернулся от ледника.

Трое верховых шагом подъехали ближе. Загорелые, глаза чёрные, в темных одеждах, под сёдлами вороные, справа неброская, но добротная. Спешились.

— Наш повелитель желает владетелю этих земель постичь всё значение противоположностей, одной из которых будет долгая и насыщенная жизнь, а второй — скорейшая гибели его недругов, и прислал нас с делом необыкновенной важности, — усмехнулся старший из троих, чью бороду, некогда вороную, время проредило сединой.

— Смерть врагам очень кстати, — буркнул Косоворт, баюкая правую руку — от неловкого движения прострелило. — И кто ваш повелитель?

— Твой добрый сосед, — зловеще улыбнулся старший, — светлый правитель благословенного народа и щедрых земель.

— Ещё один светонос, — скривившись, под нос буркнул Косоворот, — Эй, Бобрик, сведи этих в гостевой терем. Все разговоры вечером.

И едва послов увели, добавил: «Вот только кровь замоют в едальной».

Глава 3

ГЛАВА 3

— Чего мы здесь? — шепнул Кукиш и пихнул Косоворота в бок. — Глухомань глухоманью! Может, ну его? Дёрнем отсюда, пока не поздно!

— Не пыли! — пузан огляделся: остальные спешивались и так же недоумённо оглядывались. — Всё образуется. В кои веки на твою мельницу воду льют.

— А что в дебри забрались непролазные, — согласно кивнул Головач, спешиваясь, — так и посторонних глаз меньше!

— И без того толпой сюда сходились, — буркнул Длинноус. — Не подметил бы кто, да не доложил кому не след!

— Ещё поглядеть на то, что дружины где-то там кучкуются, — Прихват закрутил шеей туда-сюда, и немедленно на всю поляну раздался хруст. — Так и вовсе получится, будто с прапорами да с горнами по всей Боянщине проехались!

— Не знаю, как твои, — буркнул Лукомор, — а я своим наказал схорониться, да не отсвечивать!

— Ваши лысые бошки сверкают так, что в Сторожище отблеск ловят, — гоготнул Званец и показал на Косоворота с Лукомором.

— А ещё этот явится с хвостом, — Прихват махнул куда-то в сторону, — А того хвоста будет целый перестрел, да все оружные и морды нездешние. Слепым будешь, всё равно увидишь!

— Не будет длинного хвоста, — из чащи на поляну неспешным шагом выехали четверо и среди них давешний посланник, недавний косоворотов гость. — Уверяю, почтенные бояре, опасаться нечего.

— Баба там что ли? — щурясь, буркнул Прихват Званцу.

— Похоже, — мотнул тот головой.

— Ты гляди, все в клобуках, — бросил Кукиш уголком губ. — Лиц не видать. А может под тканиной он матюками меня кроет?

Один из всадников выехал вперёд, и неспешным конским шагом ушёл вокруг толпишки бояр. Косоворот, едва глаза на верхового перевёл, будто в муравейник лицо сунул, рожа сразу зачесалась, совсем как если бы мураши в бороде запутались. Клобучная тень лицо пришлого спрятала, только и видны белёсые пятна, и вроде угадываешь по очертаниям нос, лоб, скулы, но лишь потому, что знаешь — у любого есть нос, лоб и скулы. Ещё людям глаза дадены, но у этого они странные — в полутьме белеет нечто ещё более светлое, чем нос и скулы, даже малость в голубизну отдает и отчего-то чесаться хочется, ровно комарье облепило да крови насосалось. Прихват глазами провожал верхового, когда тот по правой стороне уехал за спину, покосился назад, обменялся непонимающим взглядом со Смекалом. Тот морщился, беспокойно дёргал плечами и беспрестанно щипал себя за ухо. Когда верховой вкруг обошёл всех и вернулся на место с другой стороны, он кивнул своим. Четвёртый незнакомец — не посланник, не баба, не голубоглазый — спешился, подошёл почему-то к Косовороту и без единого слова встал в паре шагов и не просто встал, а замер, чисто истукан. Черный клобук стоит, и Косоворот стоит да рожу скребет, словно в паутину вляпался, а чешется просто невыносимо. Наконец, гость медленным движением совлек замотку, а до того как скинул, оттуда, из неподвижной тени донёсся звук, будто хмыкнули. Косоворот, медленно отвернув шею в сторону, с вызовом сплюнул, а Кукиш, стоявший рядом, обоих глазами пожирал: вот Косоворот откручивает голову, а взглядом в незнакомца уцепился, не оторвёшь, а тот глядит, и уголки губ медленно ползут вверх, а за то, что взгляды не высекают искры, как мечи, только и благодарить богов непрестанно. Этот смотрит пронзительно, глаза тёмные, борода смоляная, шея толстенная, но в какое-то мгновение будто смазалось видимое, и перед глазами мурахи разлетались и цветные круги поплыли, ровно от камня по воде. И ведь не у одного-двоих — у всех.

— Двенадцать?

— Это он? — Косоворот не ответил, только отвернул голову налево и с дерзкой ухмылкой спросил у Кукиша.

— Да вроде он, — Кукиш проморгался и руками разогнал мурашек, что «роились» перед глазами. — Я ж говорю — только разок его и видел. Понимаешь, на какую-то свадьбу у них попал, а тут этого принесло.

— А? Ты что-то спросил? — Косоворот, издевательски улыбаясь, вернул взгляд на чернявого.

— Я спросил, вас всего двенадцать?

— Нас будет столько, сколько захотим! А считать по головам будешь своих овец. Не дома, чай! Понял?

— Понял.

— Ты вообще кто такой? Ты что там себе навоображал? На чужом горбу в полный амбар вздумал заехать? Ты меня, ровно тягловую лошадь, решил в свою упряжку пристегнуть?

Чернобородый молча оглядывал боярскую вольницу, одного за одним, по очереди. Каждого нашёл глазами.

— Мы когда поняли, чего ты удумал, чуть со скамей не рухнули! — вперёд протолкался Длинноус. — Клобук больше вообще не снимай! Башку тебе напекло, видать! Нет, оно дело хорошее, но ты, парень, берега попутал! Не по-твоему будет, а по-нашему! Это наша земля, и принадлежит она нам!

— И делать будем так, как мы скажем — мрачно буркнул Смекал.

— И сливки соберём мы, — Кукиш жалостливо скривил губы. Туговатенький на голову, видать.

— Ещё поглядеть, что ты за птица, — Прихват вынул нож и подбросил в ладони.

— Припёрся в чужую сторону, дверь с ноги распахиваешь! Не боишься что ли? — низко громыхнул Лукомор.

— Вас всего ничего, ты сам четвёртый, — Косоворот шагнул вперёд, и едва не раньше вперёд выехала его челюсть. — Не боишься?

— До двадцати не сосчитаем, сопли кровавые по траве размажешь, — Длинноус сделал шаг вперёд и встал рядом с Косоворотом. — Впредь наука будет! Хозяев на задний двор загнать даже думать не моги! Понял?

Мрачный Лукомор молча потащил рукава на локти, Прихват медленно, издевательски улыбаясь, полез вон из верховки, сначала правый рукав, потом левый.

— Дурень, ты думал что четверых достанет? — Кукиш, ехидно улыбаясь, плюнул Чёрному Клобуку под ноги.

Гость сдал на шаг и согласно кивнул.

— Одно знаю. Страха на этой поляне будет столько, что седмицу потом спать не даст.

— Понимает кошка, чьё мясо съела, — Косоворот, улыбаясь мотнул головой на гостя. — Нет уж. Сначала юшка из носу, потом разговоры. Хозяева в трапезной едят — гости во дворе ждут, пока не позовут. И упаси тебя боги зыркнуть лишний раз без спросу.

— Да в башке держи, что сказать хотел, — хохотнул Званец. — Наземь рухнешь, мысли не растеряй.

А когда Косоворот, Длинноус и Лукомор разом, будто по неслышному приказу рванули вперёд, Чернобородый резко выпростал руку, набычился и молча да медленно повёл десницу вниз. Званец не видел лиц, но первые трое завыли так, будто им кишки наружу по живому тянут. Кукиш ничего не понял, вот только что трое, которым на дороге просто не становись, на колени рухнули и заблажили, чисто младенцы. Там и сам рухнул наземь, а спросил бы кто, да мог бы сам говорить, а не просто глотать воздух ртом, только и просипел бы: «Худо мне. Корёжит, будто кочергу раскалённую