же быть дальше.

Логика получалась такая. Если мы с ментами не можем отыскать Хасса в городе, значит, его кто-то прячет, и прячет хорошо. Он не ходит в магазин за продуктами, иначе его давно бы сдали, а жрать, ясное дело, нужно. Видимо, кто-то носит ему еду. Но куда? И кто этот человек? Первым делом я подумал о прежних знакомых Хасса. Почему бы кому-то из них не приютить старого товарища или, что еще вероятнее, любовника? Своих воспоминаний у меня не оказалось, и я пошел к матери.

Разговор получился коротким.

– Столько лет прошло, мальчик, разве я вспомню?

– А ты постарайся.

Я сидел на полу, положив подбородок ей на колени. Шел дождь, и его шепот был громче моего.

– Зачем тебе? – Мать погладила меня по носу.

– Надо, – ответил я, и она не стала возражать.

Свет торшера вычерчивал на ее лице желтый треугольник. Остальное тонуло в ночной тени, вязкой, как старое варенье. Я поцеловал теплую ладонь, спрятался в ней норным зверьком.

– Пожалуйста.

– Хорошо, мальчик, я подумаю.

– И еще. Этот ублюдок… он где-то здесь. Будь осторожна.

– Буду, мальчик, – улыбнулась она и столкнула меня с колен.

На заводе, где когда-то работал Хасс, я ничего не узнал. Сокращенные в годы упадка люди давно осели в других местах. Новый же отдел кадров знать не знал про Хасса Павла Петровича, документы которого затерялись много лет назад. Конечно, я надеялся на мать, но ждать, ничего не делая, не мог. И тогда появилась новая нить, тонкая, путаная, в чем-то даже опасная. Нащупать ее конец было непросто, и я долго прикидывал, как мне поступить.

Говорили, в городе или рядом с ним есть место – вроде район и район, но живут там только свои. Забрести случайно невозможно, прийти без провожатого – тоже. И главное, ментам туда хода нет. Так вот, если свои кого спрячут, привет, пропал человек, нипочем его не найти. Получалось, теоретически Хасс у них затаиться мог. За какие заслуги – неясно, но заслуги меня не касались. Время поджимало, и я торопился размотать все возможные клубки.

Вот за таким клубком я и пришел к дяде Бичо. Если он и не был своим, то знал наверняка, как до них добраться. И мне очень хотелось верить, что Мария, спасенная от долгов и стручка, стоит этой информации.

Дядя Бичо сидел за столом – большой, чуть оплывший, в войлочных ботах. Из-под маечного ворота торчали жесткие волосы.

– Подойди, – сказал он Марии.

Та порхнула птичкой, и дядя поцеловал ее в лоб.

– Чего довольная такая?

Мария прыснула и покосилась на меня.

– Здравствуй, Зяблик, – улыбнулся Милош, младший из братьев.

Старшие кивнули и взяли по куску хлеба из плетеной корзинки. Они были почти одинаковые – густобровые, темноглазые, с толстыми губами и руками. Только Петер говорил хрипло, почти рычал, а Петша бархатно выпевал гласные и слегка картавил.

– Поешь с нами? – Дядя Бичо смотрел ласково, и я подумал, что шанс наверняка есть.

Мария разлила по тарелкам суп – хороший суп, мясной. Я ел и слушал, как кричат во дворе пацаны, пиная мяч. Тяжелый, он бился в стенку с глухим бум-м-м, но Бичо и сыновья стенки не жалели. Здесь жили одной семьей и соседских детей не гоняли, ну разве что совсем обнаглеют. Дом Бичо держал свой, в один этаж, с сенями, кухней и теплыми комнатами. Мария спала в дальней, с окном, выходящим на заросли акации и дровяной сарай. Иногда и я там спал – без сил, без снов, с пустой и глупой головой.

Пацаны спорили, грозили друг другу братьями. Супница пустела, на смуглых лбах выступали капельки пота. А нога Марии в белом носочке гладила мою ногу – от пятки до самого паха.

– Хотел чего? – Дядя Бичо отложил ложку и прищурился.

Он всегда знал, по делу к нему пришли или нет.

– Человека ищу, – я решил не темнить, – спрятанного человека.

Бичо дернул подбородком, и все, даже Петша с Петером, поднялись из-за стола. Мария не спеша подвязала волосы, собрала посуду, хмыкнула куда-то в потолок – обиделась. Но эти дела ее не касались, и обижаться она не имела права.

Когда мы остались одни, Бичо поманил меня пальцем, потом тем же пальцем показал на табурет. Я подошел, скрипя половицами, и сел, куда велели.

– Кто? – Дядя дыхнул мне в лицо вчерашним луком.

– Хасс Павел Петрович.

– Это который? Псих?

– Да.

– Не видал. – Бичо откинулся на спинку стула, мол, не о чем больше говорить.

– Может, кто из ваших видал? – не сдавался я.

– Видал, не видал, – сморщился дядя, – у моих в каждом доме по бабе. А Хасс твой до баб охоч. Сдали бы, и весь сказ.

Я вцепился ногтями в табуретку. Оставался последний вопрос, и задать его нужно было так, чтобы получить ответ.

– А если его прячут… там? Дядя Бичо, вы же знаете…

– Гетто, что ли? – Он покачал головой и поднялся. – В гетто хода нет.

– И вам? – дернулся я. – Не может быть!

– Хода нет, – мрачно повторил дядя и двинулся к двери.

Он не хотел расплачиваться со мной, во всяком случае, расплачиваться так. Хасс жировал в этом чертовом гетто, спал на мягком, не боялся подступающей зимы. Стоило только руку протянуть, чтобы схватить его за шкварник. Но сколько я ни тянул, пальцы мои хватали пустоту.

– Дядя Бичо…

– Дружка своего спроси, Хряща. Он вхож.

– Хряща? – Я вскочил. – Хрящ не скажет, дядя Бичо.

– Скажет Хрящ. Ты ему про гнейс напомнишь.

– Что за гнейс? – удивился я.

– Не твое дело.

Не мое, так не мое.

– Спасибо, дядя Бичо. Вы очень помогли, честное…

– Машку не обижай. – Он кулаком толкнул дверь и вышел в темный коридор.

Пацан рычал, скалил зубы и, как маленький волк, бросался на обидчиков. Те хохотали, пинали его ногами, валяли в грязи. Дурак мелкий, подумал я, влез, куда не надо, теперь получай. В Брошенном краю чужих не жаловали, особенно здесь, на территории Хряща.

– Лежать! – кричали они и толкали пацана в грудь. – Ползи, червячина!

Командовал ими визгливый толстяк в черной кепке – тот самый Жир, что закапывал яму под Берлогой. Я подошел, встал позади него, покашлял. Жир воровато оглянулся, вытер рукавом нос и буркнул:

– Чего?

Остальные расступились, знали – при старшем лучше не рыпаться. Побитый пацан сидел на земле, перемазанный глиной, и мерно всхлипывал. На меня он не смотрел, видно, ничего хорошего не ждал. Лет восемь ему было, не больше. Тощий, с путаными светлыми кудряшками, ручонки –