Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Мир злокознен, – тихо сказали сзади, – все воруют, даже чада.
– Что?! – хором спросили чада и обернулись.
В дверях стояла высокая худая старуха и показывала пальцем на ящик, в котором Игорь искал цитрамон.
– Грешно красть.
– Послушайте, мы не крадем! – возмутился Игорь.
Старуха недобро зыркнула на него и медленно повторила:
– Грешно.
Потом подошла ближе. В ее некрашеных волосах, туго скрученных в узел, торчала шпилька.
– А ты, маленькая женщина, не склонна ли к разврату?
– Я? – Алина испуганно отступила. – Н-нет.
– Мужчину трогаешь, – покачала головой старуха и снова добавила: – Грешно.
Игорь фыркнул:
– Вы еще скажите, что у нас в стране секса нет!
– Ума у тебя нет. Девку на дно тянешь.
Игорь театрально схватился за виски и пробасил:
– Вот ужас-то како-о-ой!
– Лидия Васильевна, здравствуйте! – Борисовна вошла в класс, и Алина с облегчением вздохнула. Кто ее знает, эту старуху, может, она сумасшедшая. Со взрослым человеком как-то спокойнее.
– И вам не хворать, Алла Борисовна. Ученики-то меры не знают. В столе вашем роются аки кроты.
– Игорь? – вскинула брови Борисовна.
– Мы за цитрамоном, – Алина поспешила на помощь, – у Святогора Юрьевича голова разболелась.
– Ну так он в сумке у меня. Вот, держите.
Игорь взял упаковку и подтолкнул Алину к выходу.
– Мы пойдем, Алла Борисовна?
– Идите-идите, темнеет уже, пора сворачивать ваш субботник.
В коридоре Игорь зашептал:
– Что за бабка, интересно? Давай послушаем, о чем они там. Я дверь не до конца закрыл.
– Неудобно, – смутилась Алина.
– Неудобно спать на потолке, – отрезал Игорь и приник ухом к щели.
Алина, чувствуя себя преступницей, устроилась рядом.
– Лидия Васильевна, вы меня простите, но ваши методы воспитания плохо сказываются на девочке, – говорила Борисовна, – с ней никто не дружит в классе.
– Не нужны нам друзья-охальники.
– Всем нужны друзья, Лидия Васильевна. И никакие они не охальники. У них возраст такой – строят модели межполовых отношений.
– Сын мой во браке строил! – обиделась старуха. – Потому и прибрал его с женою бог – там, у бога-то, чище. А меня тут оставил за девкой глядеть. Уж пятнадцать лет гляжу, как умею, и дальше буду. Не указ вы мне.
– Но поймите, Лидия Васильевна, у Жени большие проблемы. Еще немного, и может случиться беда.
– Беда – она всегда рядом. Случится, значит, на то воля божья. А мы с Евгенией по совести живем. И вам того желаем.
– Пойдем. – Алина потянула Игоря от двери. Ей вдруг стало нестерпимо стыдно – так, будто она, хохоча, вломилась в комнату с раздетым человеком.
Свет в коридоре не горел, только на лестнице, и лицо Игоря было бледным, с черными кляксами вместо глаз. Громко тикали настенные часы. В приоткрытую форточку летел бодрый голос Святогора, видно, ему стало лучше и без таблеток. Алина держала Игоря за руку и молчала.
– Ты чего? – удивился он. – Опять испугалась?
– Не знаю, может быть.
– Да это блаженной бабка! Такая же долбанутая! – Он покрутил пальцем у виска. – Яблочко от яблоньки.
Отчего-то стало противно, Алина отдернула руку. Но тут Игорь обнял ее за плечи, и мир покатился с горки – вдаль, за холмы и реки, туда, где цветут яблони и птица зяблик поет свою чистую песню.
Климова в вестибюле уже не было – непутевый папа наконец-то приехал за ним. Игорь посадил Алину на скамейку, а сам побежал к Святогору – отдать лекарство и отпроситься домой.
– Сегодня вместе идем, – сказал он строго, – и не спорь!
Алина не спорила.
Она думала о том, что Женя совсем, совсем одна. Ни папы, ни мамы. Бабушка – вот такая, с трескучим голосом и мерзлыми глазами, конечно, не в счет. Женю не любят в классе, обижают на физкультуре, даже некоторые учителя смотрят на нее косо. А она живет. Каждое утро встает, умывается, надевает простенькое платье, приходит в школу. Там слушает насмешки, после возвращается домой, но даже дома ее некому защитить. У Алины хотя бы есть мама. С ней можно посидеть рядышком, поболтать – пусть о ерунде, не о главном, но зато вслух. Даже поплакать можно, без истерики, чтобы не напугать. А с кем болтает и плачет Женя? Сама с собой?
Хор в актовом зале помолчал немного и снова разлился многоголосьем. В подсобке уборщица уронила ведро, и оно с грохотом покатилось по полу. Со стенда на Алину угрюмо посмотрел Павел Петрович Хасс. Кто-то подрисовал ему фингал, и от этого он стал еще страшнее. Если бы у Алины был отец, пусть даже безголовый, как у Климова, все шло бы по-другому. Он бы забирал ее из школы и вел за руку домой, и никакие хассы не крались бы за ними в темноте. Но отец сбежал от мамы, когда Алине исполнился год, а потом и вовсе уехал из города. То ли за новой жизнью, то ли за новой дочерью. Старой, уже ненужной дочери оставалось лишь надеяться, что он вернется. Все ведь когда-то возвращаются. Даже Хасс, как сказало Кирино радио, сел в поезд и приехал. Не вернется только Женин папа, и Женя знает, что ждать его не имеет смысла.
Фонари на Куйбышева горели через один. Из черноты на свет вытекали островки травы, листья, смятые окурки, иногда – лица, чаще усталые или злые. Жимолость плотным забором стояла вдоль домов, щетинилась, тянула кривые руки, цеплялась за куртки. Там, за месивом кустов, слышались грубые голоса, хохот, женские взвизги. Но все это не касалось Алины, потому что рядом с ней шел Игорь и в глазах его плясали голубые искры. Кленовый букет, буро-желтый, с запахом легкой горечи, чуть царапал лицо. Алина смотрела поверх листьев на ровные линии уха, шеи, светлых, недавно стриженных волос и пьянела все сильнее, хотя понятия не имела, как это – пьянеть.
– А домой-то не хочется. – Игорь потянулся и вопросительно посмотрел на Алину.
– Не хочется, – согласилась она.
– Тогда гуляем?
– Ну… да.
Это первое «да» было таким тихим и неуверенным, что Алина сама себя не услышала. Но Игорь все понял, взял ее за руку и повел в темную улочку со слепыми окнами домов. С каждым шагом отдалялись голоса, сумерки становились гуще, и крепче сцеплялись пальцы, сильные, горячие – с холодными и тонкими, как птичьи лапки.
У
