равнодушием наблюдал за пленником, отчего Гуго сделалось неприятно. Перед ними сидел избитый до полусмерти человек, такой же немец, как они сами, однако, судя по всему, Фогт не испытывал к нему ни капли жалости.

– Мне передали то, что вы сказали после смерти доктора Брауна. – Гуго не хотелось мучить санитара, но время поджимало. – Вы упомянули, что его забрали призраки. Можно узнать, что вы имели в виду?

– Просто пошутил. – Хоффман втянул в себя воздух и попытался что-то добавить, но его скрутил приступ кашля. – Неудачная шутка.

– Вы имели в виду призраков, стонущих по ночам?

– Чего?

– Не могли ли слухи о привидениях распространиться потому, что ночами происходили некие любовные свидания?

– Я не знаю, о чем вы.

Гуго постучал кончиком трости по полу. Дышать в камере было нечем, а напряжение буквально выжигало последний кислород. Хоффман не мог не знать о похождениях Брауна, и его фраза о призраках, вероятно, намекала на тех, чьи стоны и вздохи пугали детей. Или на прошлые грешки Брауна, за которые ему пришлось расплатиться. Так или иначе, дело в его любовных шашнях.

– Хорошо, поговорим начистоту. У покойного были внебрачные связи?

– Нет.

– Вы с Брауном ладили?

– Конечно.

Хоффман смотрел в пространство перед собой и вряд ли различал что-нибудь, кроме смутных теней: так же видят мир новорожденные дети. Вот только санитар стоял на пороге смерти.

– Где вы были тем вечером?

– В своей комнате. Устал как собака. Работал весь день.

– В чем заключалась ваша работа?

Берт неуверенно повел рукой. Гуго понял, что тот ждет разрешения Фогта.

– Рассказывайте, Хоффман, – позволил Фогт. – Герр Фишер подписал бумагу о неразглашении.

Санитар кивнул, облизал губы и продолжил:

– Недавно меня перевели в Биркенау под начало другого врача…

– Почему?

– Между мной и доктором Брауном возникли небольшие трения, и мы решили отдохнуть друг от друга. – Хоффман сплюнул комок красной слюны и сипло вздохнул. – Меня приставили к доктору Шульцу.

– Но вы сказали, что у вас с Брауном были хорошие отношения.

– Ну да.

Рот Хоффмана перекосило от боли, терзавшей все его тело. Гуго отлично знал, как это бывает.

– Да, мы с доктором прекрасно ладили, – не сдавался санитар. – Трения касались всяких мелочей, ничего важного.

– И все-таки?

– Мы расходились, скажем так, по научным вопросам.

– Санитар и дипломированный врач? – хмыкнул Гуго.

– Вот и Браун то же говорил. – Хоффман попробовал засмеяться, но вместо этого закашлял. – Временами я впадаю в грех гордыни, забывая, какая я мелкая сошка. Мне были не по нутру кое-какие его методы. Доктор Браун обозвал меня всезнайкой и отослал в Биркенау к Шульцу. Чтобы я уяснил: его методы еще сравнительно гуманные.

Сравнительно гуманные. Гуго устал стоять. Он сел на стул, поставил трость между коленями и вперил взгляд в Хоффмана поверх костяного набалдашника. Аушвиц таил массу запретных тайн, Гуго разрывался между желанием раскрыть их и необходимостью делать вид, будто ничего не происходит. В голове звучал голос Небе, советующий не вмешиваться в лагерные дела, и Гуго сдержался.

– Люди слышали, как вы говорили, что Браун заслужил такой конец. Это как-то связано с вашими разногласиями?

– Я просто злился на него за эксперименты с фосгеном. – Санитар вновь закашлялся, в горле у него забулькало. – Вам разве не случалось в запальчивости говорить то, чего в действительности вы не думаете, герр Фишер?

– Во сколько вы отправились спать? – продолжил Гуго, проигнорировав вопрос Хоффмана.

– Часов в восемь, кажется. Сразу после ужина.

Лампочка снова заморгала. Скоро она перегорит. Гуго машинально взглянул на циферблат «Юнганса» у себя на запястье. Брауна нашли в одиннадцать, а отравили примерно в восемь, если верить словам Йоиля о «деревяшке».

– Кто-нибудь видел вас после восьми?

– Нет.

– Кто-нибудь из коллег?

– Говорю вам, я лег спать сразу после ужина.

– Ну да! – Гуго язвительно хмыкнул. – Видимо, работа у доктора Шульца оказалась тяжелой.

– Так и есть, – серьезно ответил Хоффман.

Гуго готов был поклясться, что санитар пригвоздил бы его взглядом к полу, если бы ему удалось открыть глаза. Но опухшие веки не разлеплялись.

– В начале декабря люфтваффе разбомбили стоявший в итальянском порту американский транспортный корабль, груженный ипритом и фосгеном. Шульц получил приказ продолжить эксперименты, начатые доктором Хиртом в лагере Нацвейлер.

– Какие эксперименты? – спросил Гуго, и воздух сгустился еще сильнее.

– Я должен был отобрать группу заключенных. – Хоффман пошевелился и застонал от боли. – Шульцу требовались люди с глубокими ранами, подобными тем, что получают наши солдаты на фронте. Мы построили евреев в шеренгу, натравили на них собак, после чего обработали фосгеном и ипритом. Некоторым по методу Хирта дали уротропин.

Санитар опять зашелся в кашле, корчась от спазмов и образов, всплывших в памяти.

– У получивших уротропин фосген вызвал меньше язв и ожогов. Нам пришлось дожидаться результатов эксперимента и фотографировать подопытных каждый час. В общей сложности ушло четырнадцать часов. Вот почему, герр Фишер, я очень устал и рано лег спать. На моем месте вы поступили бы так же.

Допрос отнял у Хоффмана последние силы, окончательно его доконав. Он весь скрючился в три погибели.

От услышанного у Гуго онемели ладони. Его пробирала дрожь, во рту пересохло. Слюна превратилась в песок Ваттового моря. «Подобные эксперименты незаконны!» – вертелось на языке.

Поодаль молча стоял Фогт и пристально глядел на него. В неверном свете поблескивал кортик. Из кобуры торчала рукоять пистолета. Но Гуго хватило одной ухмылки черепа на фуражке, чтобы воздержаться и от этой реплики, и от выяснения, какие еще эксперименты проводятся в лагерях. Пришлось скрепя сердце вернуться к допросу.

– А что вы скажете о подмене треугольников? – спросил он нетвердым голосом.

Хоффман долго не отвечал. Гудела лампочка, в горле у санитара клокотало и хрипело, его грудь тяжело вздымалась и опадала, словно кузнечные мехи.

– Я невиновен, – наконец проскрежетал Берт. – Треугольники были не мои.

– Тогда у меня все. – Гуго поставил точку в допросе, дорого обошедшемся Хоффману. – Сегодня сочельник. Полагаю, у вас есть право на отдых.

Санитар промолчал. Лампочка в последний раз мигнула и умерла, оставив их в вонючей темноте.

Снаружи снег серебрился под лучами солнца, пробившимися сквозь тучи. Гуго глубоко вдохнул свежий воздух. Ему казалось, он насквозь пропитался тюремными запахами: тухлой кровью, прокисшей мочой в ведре. Мороз ущипнул его за нос, подействовав как укол новокаина.

– Вы получили ответы, которых искали? – поинтересовался Фогт.

– Нет. Если бы санитара не избили до полусмерти, я бы сумел вытянуть из него нужные показания.

– Вы чересчур мягкий человек.

– А вы излишне жесткий, – окрысился Гуго, затем понял, что перешел черту, но не мог остановиться. – Хоффман – немец, свободный ариец, он не