— Ну что, Билли, добро пожаловать обратно в нашу банду? Как там деревня? Много работал?

— Да нет, не очень. Все больше по мелочи. А как вы, ребята?

— Вчера приходила Кутерьма. Выглядит потрясающе. Новость о том, что ты скоро вернешься, ее, похоже, обрадовала.

— В самом деле? Пенни, к вам, случайно, никто не приходил заказать мне портрет стоимостью в десять тысяч долларов?

— He-а. Зато был багетных дел мастер, принес счет. Я сказал ему…

Немного погодя Хокер прошел по коридору и распахнул дверь своей просторной студии. Изумительный свет, лившийся через большое окно высоко над головой, будто бы свидетельствовал о том, что совсем недавно здесь кто-то прервал работу и уехал в деревню.

На высоком датском мольберте красовалась неоконченная «Девушка в яблоневом саду», пол густо усеивали эскизы и этюды. Хокер взял трубку и набил ее табаком из золотисто-коричневой банки, с которой не расставался. Потом уселся на стул, извлек из кармана конверт, вытащил из него две фиалки, положил на ладонь и уставился на них неподвижным взглядом. Со стен студии на него, равно как и на цветы в его руке, равнодушно взирали написанные им когда-то полотна в тяжелых золоченых рамах.

Некоторое время спустя к нему ураганом ворвался Пеннойер:

— Эй, Билли, пойдем со мной, там… Что это с тобой?

Хокер поспешно спрятал фиалки в конверт, сунул его в карман и ответил:

— Ничего.

— Но мне показалось… — сказал Пеннойер, — мне показалось, что ты чем-то расстроен. Да и потом… по-моему, у тебя в руке что-то было.

— Говорю тебе, со мной все в порядке! — закричал Хокер.

— Да? Ну, тогда прости… Вообще-то я хотел тебе сказать, что к нам пришла Кутерьма. И она хочет тебя видеть.

— Хочет меня видеть? Но зачем? — спросил Хокер. — И почему она тогда не пришла сюда, в мастерскую?

— Чего не знаю, того не знаю, — пожал плечами Пеннойер. — Она послала меня тебя позвать.

— Ты думаешь, я… Впрочем, понятно. С одной стороны, она пытается заработать себе репутацию неприятного человека — с другой, считает, что, явившись сюда, проиграет по ряду воображаемых позиций. А если она встретится со мной у вас, у нее будут все возможности вести себя преотвратно… Спорю на что угодно, что так оно и есть.

Когда они вошли в комнату, Флоринда смотрела в окно, стоя спиной к двери.

Повернувшись к ним, она выпрямила спину и мрачно произнесла:

— Что, Билли Хокер, не рад видеть верную подругу?

— О господи! А ты, наверное, подумала, что я, увидев тебя, начну от восторга кувыркаться в воздухе?

— Ты слышал, что я иду мимо твоей двери, но даже не вышел! — бросила Флоринда с обидой и возмущением в голосе.

Хокер казался расстроенным и удрученным.

— О господи! — опять воскликнул он и в отчаянии махнул рукой.

Флоринда вновь отвернулась к окну. В последовавшем за этим разговоре она участия не принимала, за исключением тех моментов, когда у нее появлялась возможность придраться к каким-то словам Хокера и вставить короткую презрительную фразочку. Тот ничего не отвечал и лишь поглядывал в ее сторону.

Наконец он сказал:

— Ну все, мне пора, надо браться за работу.

Флоринда все так же смотрела в окно.

— Пока, ребята! — стал прощаться Хокер. — До скорого.

Когда за ним захлопнулась дверь, Пеннойер с извиняющимся видом произнес:

— Билли сегодня немного не в духе.

— С чего бы это? — спросил Горе.

— Не знаю. Но когда я пришел его позвать, он сидел на стуле и глядел на…

Он бросил на Флоринду взгляд и умолк.

— На что же он глядел? — спросила девушка, отворачиваясь от окна.

Пеннойер, казалось, смутился.

— Да не знаю я… ерунда какая-то… мне показалось… там было очень плохо видно. К тому же я не воспринял это всерьез.

Флоринда подозрительно вгляделась в его лицо и повелительным тоном спросила:

— На что он глядел?

— Говорю тебе, ни на что! — воскликнул Пеннойер.

Флоринда посмотрела на него и в нерешительности задумалась. Потом тихо молвила:

— Ну же, Пенни. Скажи мне.

— Ни на что он не глядел, понимаешь ты это или нет? Ни на что! — непоколебимо воскликнул он. — Я просто пошутил. Сядь, Кутерьма, и выкури сигаретку.

Она повиновалась, но продолжала бросать на него взгляды с выражением сомнения на лице. Потом доверительно попросила еще раз:

— Давай, Пенни, скажи мне. Я по тебе вижу — что-то такое там все-таки было.

— Послушай, Кутерьма, ради бога, оставь меня в покое!

— Скажи мне! — с мольбой в голосе взвилась Флоринда.

— Нет.

— Скажи.

— Нет.

— По-жа-луй-ста, скажи мне.

— Нет.

— Говори.

— Нет.

— Почему ты такой подлый, Пенни? Ты же знаешь, если бы ты меня попросил, я бы тебе обязательно сказала.

— Видишь ли, Кутерьма, это не мое дело. Я не могу рассказывать тебе о личной жизни Билли Хокера. Иначе буду выглядеть полным идиотом.

— Но о нашем с тобой разговоре я не скажу никому ни слова. Давай, говори.

— Нет.

— По-жа-луй-ста, говори.

— Нет.

Когда Флоринда ушла, Большое Горе спросил:

— Так на что же он все-таки глядел?

Морщинистый тоже с любопытством посмотрел в их сторону, оторвав взгляд от мольберта.

Пеннойер раскурил трубку, перекатил ее в уголок рта, как и подобает серьезному человеку, и наконец ответил:

— На две фиалки.

— Да ты что! — воскликнул Морщинистый.

— Чтоб мне повеситься! — воскликнул Горе. — Держал в руке две фиалки и пялился на них?

— Да, — подтвердил Пеннойер, — именно так.

— Чтоб мне повеситься! — хором закричали Большое Горе и Морщинистый с озорным видом.

— Как ты думаешь, кто она? — продолжил Большое Горе. — Он наверняка познакомился с ней этим летом. Будь я проклят, если кто-то из нас мог предположить, что со стариной Билли случится такое!

— Впрочем, это его дело, — вынес вердикт Морщинистый; тон его свидетельствовал о том, что он намерен выполнить моральный долг по отношению к товарищу.

— Конечно же его! — согласился Горе. — Но кто бы мог подумать, что…

Лица обоих опять расплылись в ухмылках.