— Не плети чушь! — сузила глаза Флоринда. — Самому Билли плевать, нравится он мне или нет. И если бы сейчас он меня услышал, то вряд ли обрадовался бы. Сомневаюсь, что он вообще обратил бы на меня внимание. Мне это известно. — Девушка на несколько мгновений умолкла, уставив взгляд на ряд гипсовых слепков. — Но вам не стоит мне без конца об этом напоминать.

— А мы что, мы ничего! — возмущенно заявил Морщинистый. — Ты сама завела этот разговор.

— Пусть так, — кивнула Флоринда, — но это все равно лучше, чем любить таких идиотов, как вы. Он делает деньги и…

— Так, стоп! — перебил ее Горе. — Хватит! Ей-богу, в своем панегирике Хокеру ты дошла до точки, и каждый следующий шаг неизбежно будет заставлять тебя отступать назад.

— Да мне плевать, есть у кого-то деньги или нет!

— Конечно же плевать, Кутерьма, — вставил слово Пеннойер.

— Но если ты так говоришь, то понимаешь, что я имею в виду. Парень — еще не мужчина. Чтобы стать им, ему нужно прочно встать на ноги и заработать какие-то деньги. А поскольку у Билли Хокера денег достаточно, вы считаете, что равных ему нет. Он не простак и не балабол, а чистокровная лошадка.

— Ты к нам троим слишком сурова, Кутерьма, — сказал Пеннойер, немного поразмыслив.

— Он, конечно, мне нравится, однако…

— Что «однако»? — спросил Пеннойер.

— Даже не знаю, — ответила Флоринда.

Пурпур Сэндерсон жил в этой же комнате, но обедал, как правило, в городе. В свое время, перед тем как стать великим художником, он освоил ремесло газопроводчика и теперь, когда его мнение не совпадало со взглядами авторов, публикующих материалы на темы искусства в нью-йоркских изданиях, отправлялся к своему другу-водопроводчику, воззрения которого неизменно разделял. Он любил ходить в некий чистенький ресторан на Двадцать третьей улице, известный тем, что по вечерам в субботу Морщинистый, Горе и Пеннойер, когда у них заводились деньги, устраивали в нем перебранки.

Едва Флоринда умолкла, как этот самый Пурпур и переступил порог:

— Привет, Кутерьма!

Аккуратно повесив пиджак, он повернулся к остальным и сказал:

— Через четыре дня нам вносить арендную плату.

— Как это? — пораженно воскликнул Пеннойер.

— Да-да, через четыре дня, — кивнул Пурпур с видом финансового воротилы.

— О боже! — воскликнул Морщинистый.

— Да заткнись ты, Пурпур! — бросил Горе. — Ты меня уже утомил своей болтовней об арендной плате. Эх, не успел я почувствовать себя счастливым, а тут ты.

— Все это хорошо, но платить в любом случае придется, — произнес Сэндерсон. — Знать бы только как.

Морщинистый откинулся на стуле и печально тронул струны гитары. Горе метнул в Сэндерсона яростный взгляд и уставился в стену.

— Думаю, придется занять у Билли Хокера, — осторожно предложил Пеннойер.

Флоринда засмеялась.

— Кстати, — тут же продолжил Пеннойер, — со мной обещали расплатиться в «Эмейзмент». Если они сдержат слово, деньги будут.

— Конечно же будут, — с иронией в голосе отозвался Горе. — Навалом. Только вот скажи мне: тебе хоть раз там заплатили в срок? Или ты у нас в одночасье стал важной птицей? То-то я вижу, заговорил вдруг как великий художник.

Морщинистый улыбнулся.

— А Пенни в «Эминент Мэгезин» попросили приглашать натурщиц и проверять, на что они годятся, — сказал он, по-прежнему улыбаясь. — Его это, конечно, вгонит в тоску. Сегодня он истратил все деньги, просрочил на три недели плату за квартиру, но у него всегда будет возможность попросить домовладельца подождать семь месяцев и пообещать прийти к нему в понедельник утром, сразу после того как его опубликуют. Продолжай в том же духе, Пенни.

После непродолжительного молчания Сэндерсон спросил:

— Так что будем делать? За квартиру ведь все равно придется платить.

Морщинистый взял гитару и заиграл что-то печальное. Горе нахмурился еще больше. Пеннойер явно пытался что-нибудь придумать.

Флоринда вытащила изо рта сигарету, чтобы картинно ухмыльнуться как можно шире.

— Можно выставить Пурпура за дверь, — с вдохновеным видом предложил Горе. — Тем самым мы положим конец всем дискуссиям.

— Да как ты смеешь! — в бешенстве вскинулся Сэндерсон. — Ни на минуту не можешь стать серьезным! Если бы мы о тебе не заботились, ты бы в мгновение ока оказался на улице.

— Да что ты говоришь! — вскинулся Горе.

— Так, — встряла в перепалку Флоринда, — если вы собираетесь и дальше мне надоедать, я иду домой. Мне ужасно жаль, что вам надо платить за квартиру, но здесь я ничем помочь не могу и…

— Да ты что! Сядь! Погоди, Кутерьма! — наперебой закричали художники.

Горе повернулся к Сэндерсону:

— Пурпур, с этой минуты ты заткнулся!

Флоринда вновь забралась на диван, уютно свернулась на нем и закурила новую сигарету. Мужчины сменили тему и заговорили об успешных живописцах, привычно именуя их работы «мерзостью».

Утром, возвращаясь домой с двумя гигантскими тортами к кофе, чтобы позавтракать ими с приятелями, Пеннойер увидел, как с конки спрыгнул молодой человек.

— Привет! Эй, Билли, привет! — закричал он.

— Здравствуй, Пенни! — ответил Хокер. — Что ты здесь делаешь в такую рань?

Часы недавно пробили девять.

— Решил вот к завтраку купить кое-что, — сказал Пеннойер, размахивая тортами. — Как ты, старик? Хорошо отдохнул?

— Превосходно.

— Работал много?

— Да нет, не очень. Как наши?

— Отлично. Пойдем, заодно поешь, — позвал его Пеннойер, распахивая дверь берлоги.

Морщинистый в расстегнутой у ворота рубашке варил кофе. Большое Горе сидел на стуле и пытался стряхнуть с себя остатки сна. Завидев Хокера, они хором закричали:

— Да это же Билли Хокер, рыжий черт!

— Как там наш волк, ребята? Все торчит у двери?

— Скажешь тоже, «торчит у двери»! Караулит на лестнице черного хода, и чуть что — уже здесь. Завтра явится сюда вместе с домовладельцем. Мистер Домовладелец, позвольте представить вам мистера Волка, явившегося к нам прямиком из Голодного края. Знакомьтесь, Мистер Волк, мистер Домовладелец.

— Неужели так плохо? — спросил Хокер.

— Хуже некуда, голову даю на отсечение, хотя мы и знаем, что легкие пути бывают только в раю. Позавтракаешь? Я имею в виду чашечку кофе и кусочек торта?

— Нет, ребята, спасибо, я сыт.

Морщинистый посадил на рубашку еще несколько пятен, Горе пролил кофе на себя, один лишь Пеннойер донес свою чашку до стола без приключений. Весело сбросив на пол несколько рисунков, художники освободили место для завтрака и, весело улыбаясь, расселись.