Яну с порога взяли в оборот.

— Потеряшка прибыла! Очень кстати, Яночка. Ты уже про нашего серийного убийцу слышала? — радостно вскинулся Забелин.

— Как всегда — самая последняя, надо полагать, — пожала та плечами.

— Неправда ваша, последний нынче Эдичка. Слышать-то он слышал, благо битый час мы об этом треплемся, да только вот беда — ни фига умных человеков Эдуард Евгеньевич слушать не желают-с!

— Это ты-то умный? Трепло ты кукурузное, — раздраженно огрызнулся Эдичка.

— Насчет ума не знаю, но таким трепливым языком только волосатые задницы скоблить, — брезгливо поддержал его Семен Семенович Гайтенко.

— Зато твоим — вылизывать, — отмахнулся Гоша. — Ладно вам, зануды, безответному-то человеку всякий извращенец окорот сделать норовит, — насмешливо парировал Забелин. — Лучше пусть нас Яночка рассудит. Вот скажи нам, солнечная девочка…

— А почему — солнечная девочка? — с неподдельным интересом переспросила Яна, то есть просто я, если кто не понял.

— А потому что в глазищах у тебя солнечные зайчики играют, а в ресницах радуга запуталась. — Забелин подмигнул: — Эх, Яночка, ну всем ты хороша — но почему не рыжая? — дурашливо вопросил неугомонный Гоша.

— Потому что не бесстыжая, — спрятала улыбку Яна.

— Бесстыжая, бесстыжая! Уу-у, какая ты, Яна-несмеяна! — продолжал дурачиться Забелин. — Нет, но всё-таки ты нас рассуди. Хорошо, пусть убийца, пусть маньяк, но при этом я только одного не понимаю…

— Счастливый ты, однако, человек, если только чего-то одного не понимашь, — обронил Хазаров.

— Коллеги, подождите, я другого совсем не понимаю, я совсем другого не пойму, — спохватился на минуту приумолкший Лившиц. — Ради бога, объясните мне, старому интеллигентному еврею, как вообще-то можно умерщвлять, извините мне, живого человека, чтобы только взять у него — что?! Послушайте, что можно взять у беспомощного пожилого человека, что? Одинокие нищие пенсионеры — что с них заработаешь?

— Ай, Марк Наумович, ну я с тебя смеюсь. — Забелин «тыкал» всем, исключая Рудаса. — Чего ж тут непонятного: бабушка — двугривенный, пять бабушек — целковый. Всё дело в бухгалтерии! — объявил Забелин.

— А это то есть как? — уточнила Яна.

— А это как в старом анекдоте. Не знаешь? Идет как-то раз Родион Раскольников с топором, а ему навстречу — Соня Мармеладова. А с топора, стало быть, на раскольниковский спинджачок кровушка стекает. «Ой, Родя, что ты натворил?» — спрашивает Сонечка. «Да вот, Соня, старуху процентщицу я топором убил». — «Ой, Родя, а зачем? Ты ее ограбил?» — «А как же!» — «А денег много взял?» — «Двадцать копеек, Сонечка». — «Родя, а почему так мало?» А Родя отвечает: «Не расстраивайся, Сонечка, пять старушек — уже рубль!..» Чем не бизнес, а?

— Это не бизнес, а чистое кино: убить по-русски, любить по-американски. Я к тому, что чертовски прагматичная особа эта Сонечка, — отозвалась Яна. — А вообще-то Сонечка права — чересчур накладно… Так чего ты одного не понимаешь? — напомнила она.

— Уже забыл, — хохотнул Забелин, — совсем счастливым стал: одного не понимал — и того не помню… Зато я теперь другого не пойму: если наши пенсионеры поголовно все такие нищие, то с каких же барышей они деликатесы сумками из магазинов прут и через одного за металлические двери прячутся? Вот у тебя, Марк Наумыч, дома дверь какая? Зуб даю — бронированная!

— Послушайте, зачем вам моя дверь? Имейте совесть, Гоша! Я не воровал, я копил, я всю жизнь работал. Я честный человек; есть большая разница! В конце концов, я имею право…

— Тварь ли я дрожащая, — подхватил Забелин, — и две большие разницы: Марк Наумович всю жизнь деньги зарабатывал, а остальные прогуляться вышли. Избранный ты наш! Да таких избранных у нас с полрайона будет. А в твою ветхозаветную головушку не приходило, часом, что не ты один всю жизнь вкалывать изволил? Не забыл, что тунеядство не так давно даже уголовным кодексом преследовалось? Или твоему еврейству невдомек, что и русские не только пить умеют? Да если покопаться, кое у кого из посконного-то нашего прижимистого старичья на одни лишь похороны столько сэкономлено, что всех присутствующих можно закопать и еще на выпивку останется!

— Так, может, наш маньяк — вовсе не маньяк, а сапиенс разумный? — ехидно вставил Эдичка. — Кстати, Гоша, что-то у тебя двусмысленно звучит — если покопаться. Ты сам-то не копался? — кривовато ухмыльнулся он.

— Катись ты… Придурок он, к врачу ходить не надо, — махнул рукой Забелин. — Копался не копался — я же не о том… — Гоша снова прицепился к Лившицу: — Видишь ли, дражайший Марк Наумыч, на Руси, ты даже не поверишь, труд без всяких уголовных кодексов в большом почете был, покуда ваши бланки с троцкими в семнадцатом году обрезание стране не учинили. Да и с той поры не всё и не у всех господа большевики отгегемонили. Или правильней сказать — большевикевичи?

— Гоша, вы антисемит, вам должно быть стыдно! — скорбно поджал губы Марк Наумович Лившиц.

— Чего стыдиться? Того, что я русак? Не дождетесь! — Забелин развлекался. — Православные, ау!.. И потом, стыдно должно быть не мне, а товарищу Гайтенке, это он у нас в национальных патриотах числится. Или в коммунистах? Впрочем, всё равно; где хохол пройдет, там двум евреям делать нечего…

— А вот этого не надо! Не зарывайся, Георгий Валентинович, — осадил его Гайтенко. — При коммунистах за такие речи тебя бы быстро в чувство привели. Когда-то дисциплину уважали. Молод ты еще, не понимаешь, что в стране порядок должен быть. Распустили вас, говорунов, вот теперь маньяки и орудуют!

— Семен Семенович!.. — с киношной укоризной протянул Забелин, и даже не просто протянул, а почти проблеял: — Се-е-емен Се-е-еменович! — развел руками он.

— Именно, Георгий Валентинович! — отрубил Гайтенко. — Раньше о таких уродствах слыхом не слыхали. А окороти вовремя подобных трепачей — до сих пор держава бы стояла. Великая была страна! Коммунисты не «отгегемонили», как ты говоришь, они это государство создали. Патриоты, а не демократы, которые всё под откос пустили. Как же, осчастливили тебя прихватизаторы! Вор на воре сидит и вором погоняет… Чему ты лыбишься? Думать надо, историю учить, прежде чем правильные убеждения с кондачка охаивать! Краснобай и баламут…

Назревала склока.

— От Дуремара слышу! — немедленно взбрыкнул краснобай и баламут Забелин. — Да сдались мне эти убеждения! Я, знаешь ли, брезглив, чтобы их касаться — их как тронешь, сразу вонь пойдет. Ты, Семен Семенович, как хочешь, но по мне коммунистами либо от природной дурости становятся, либо по корысти, чтобы с этой дурости дивиденды стричь. Будто непонятно, что в конечном счете дело всё в деньгах, а не в убеждениях!