– Я кое-что купила. Напомни потом, чтобы я тебе показала.

– Что же?

– Кое-что, – ответила Аура.

Она что-то помешивала на плите, и нам приходилось повышать голос, потому что вытяжка работала на полную мощность; люстра заливала ее лицо медным светом.

– Какая же ты красивая, – сказал я. – Никак к этому не привыкну.

Она улыбнулась, собиралась что-то ответить, но тут в дверях появилась Летисия, молчаливая и сдержанная, ее каштановые волосы, забранные в хвостик, были еще влажными после недавней ванны. Я поднял ее на руки, спросил, голодна ли она, и тот же медный свет осветил ее лицо: она была похожа на меня, а не на Ауру, это всегда трогало меня и расстраивало одновременно.

Любопытно, что я продолжал думать об этом, пока мы ужинали: Летисия могла оказаться похожей на Ауру, унаследовать ее красоту, а вместо этого получила мои грубые черты лица, мою широкую кость и оттопыренные уши. Может, поэтому я так долго смотрел на нее, когда укладывал спать.

Некоторое время я побыл с ней в полумраке комнаты, нарушаемом только лампой в форме глобуса, от которой падал слабый свет пастельного тона, меняющийся в течение ночи, так что комната Летисии могла оказаться синей, когда она звала меня, если ей снился плохой сон, а иногда розовой или светло-зеленой, когда она просыпалась, а в ее бутылочке не было воды. Как бы то ни было, там, в цветном полумраке, пока Летисия засыпала, я слушал ее мерное дыхание, разглядывал черты ее лица, эту игру генетики, все это таинственное движение белков, в результате которого мой подбородок повторился в ее подбородке, а мой цвет волос – в волосах моей дочери. Я думал обо всем этом, когда дверь приоткрылась, в полосе света возник силуэт Ауры и ее рука, зовущая меня.

– Она заснула?

– Да.

– Точно?

– Да.

Она повела меня за руку в гостиную, мы сели на диван. Обеденный стол был уже убран, с кухни доносился звук посудомоечной машины, которая клекотала, как старый умирающий голубь. (Обычно после ужина мы редко оставались в гостиной: предпочитали валяться в кровати и смотреть какой-нибудь старый американский комедийный сериал, что-то легкое, радостное, умиротворяющее. Аура привыкла обходиться без вечерних новостей, она могла пошутить насчет объявленного мной бойкота на новости, но хорошо понимала, насколько серьезно я к этому отношусь.

Я не смотрел новости, вот и все. Мне потребовалось много времени, чтобы привыкнуть к ним снова, снова разрешить им вторгнуться в мою жизнь.)

– Посмотри-ка, – сказала Аура. Она пошарила за диваном и протянула небольшой газетный сверток.

– Это мне?

– Нет, это не подарок, – сказала она. – Точнее, это для нас обоих. Черт, я не знаю, как это делается.

Стыд был не из тех чувств, которые слишком уж часто беспокоили Ауру, и все же именно стыд угадывался в ее жестах. Потом ее голос (нервно) объяснял мне, где она купила вибратор, сколько он стоил, как она заплатила наличными, чтобы нигде не осталось и следа этой покупки, как она ненавидела в тот момент свое религиозное воспитание, из-за которого она, войдя в магазин на 19-й улице, почувствовала, что в наказание за это с ней произойдут какие-то очень плохие вещи и что она только что заслужила постоянное место в аду.

Это было устройство фиолетового цвета, грубоватое на ощупь, с гораздо большим количеством кнопок и возможностей, чем я мог предположить, но совсем не такое, каким его рисовало мое слишком буквальное воображение. Я смотрел на него (оно лежало у меня на ладони), а Аура смотрела, как я смотрел на него. В голову мне невольно пришло слово «утешитель», которое иногда используется для обозначения такого прибора: Аура нуждалась в «утешении», как неудовлетворенная женщина.

– Что это? – спросил я. Вопрос был образцово глупым.

– Ну, то, что ты видишь, – ответила Аура. – Это для нас.

– Нет, – сказал я, – это не для нас.

Я встал, уронил вибратор на стеклянный столик, и прибор слегка подпрыгнул (он же был сделан из эластичного материала). В других обстоятельствах звук показался бы мне забавным, но не тогда и не там. Аура взяла меня за руку.

– В этом нет ничего такого, Антонио, это для нас.

– Это не для нас.

– С тобой случилась беда, ничего страшного, я люблю тебя, – сказала Аура. – Все хорошо, мы вместе.

Вибратор, он же фиолетовый утешитель, едва виднелся на столе среди пепельниц, подставок для стаканов и книг, купленных Аурой: «Колумбия с высоты птичьего полета», большой книги о Хосе Селестино Мутисе[29] и недавнего альбома аргентинского фотографа о Париже (альбом Аура не покупала, ей подарили). Меня обжег острый стыд, какой бывает в детстве.

– Тебе нужно, чтобы тебя утешили? – спросил я Ауру тоном, который удивил даже меня самого.

– О чем ты?

– Это – утешитель. Ты нуждаешься в утешении?

– Остановись, Антонио. Мы вместе. С тобой случилась беда, но мы вместе.

– Беда случилась со мной, а не с нами, не говори глупости, – сказал я. – Пуля попала в меня. – Я немного успокоился. – Извини. Доктор сказал…

– Но прошло уже три года.

– …чтобы я не волновался: организм свое возьмет.

– Три года, Антонио. Я же совсем о другом. Я люблю тебя, и мы вместе.

Я не ответил.

– Мы можем найти способ, – сказала Аура.

Я не ответил.

– Таких пар много, – добавила она. – Мы не единственные.

Но я так ничего и не сказал. Должно быть, в этот момент перегорела лампочка, потому что в гостиной внезапно стало немного темнее, и едва угадывались контуры дивана, двух стульев и единственной картины Сатурнино Рамиреса[30]: несколько бильярдистов играют в пул, почему-то – я этого никогда не понимал – в черных очках. Я чувствовал себя усталым и нуждался в обезболивающем. Аура села на диван, закрыла лицо ладонями, но не было похоже, что она плакала.

– Я думала, тебе понравится, – сказала она. – Что я делаю что-то хорошее.

Я отвернулся и оставил ее одну, прервав, вероятно, на полуслове, и заперся в ванной. Нашел таблетки в узком синем шкафчике, белый пластиковый пузырек с красной крышкой, которую почти всю как-то раз сжевала Летисия, перепугав нас (оказалось, она не добралась до таблеток, прикрытых ватой, но ребенок двух-трех лет все время в опасности, ему угрожает весь мир). Я проглотил три таблетки, запив водой из-под крана, дозу большую, чем рекомендуют, но мой вес и размеры позволяют такие излишества, когда боль сильная. Затем я долго принимал душ, он всегда приносит мне облегчение; когда же вернулся в нашу комнату, Аура спала или притворялась спящей, и я постарался не разбудить ее или поддержать эту ее удачную выдумку. Разделся, лег к ней спиной и больше ничего не помню: сразу же провалился в сон.