Аза не знала, что я уже несколько лет пытался разгадать, чем она больна и как ее спасти. Я тоннами читал медицинскую периодику. Научиться разбираться можно в чем угодно, лишь бы была правильная мотивация. Я изучал и старинные журналы, и даже работы, написанные в семнадцатом веке. Я запросто могу нарисовать подробную схему легкого – может быть, даже с закрытыми глазами.

Но, что бы я ни делал, я работал недостаточно быстро. Я ведь все-таки не волшебник и даже не ученый. Иногда я просто шестнадцатилетний подросток, а шестнадцатилетним подростком мне быть совсем не хочется.

Мама Азы задалась той же целью, что и я, но взялась за дело намного раньше. Она пыталась найти способ вылечить Азу почти пятнадцать лет, с тех самых пор, как у Азы начались трудности с дыханием. Но каждый раз, когда она направляла на испытание новый препарат, ей отвечали отказом.

О некоторых вещах, которые ее мама для нее делала, Аза даже не догадывалась. Пару месяцев назад я наткнулся на очень многообещающие данные, опубликованные лабораторией, где работает мама Азы, и решил спросить Грету об этих исследованиях. Как выяснилось, когда Аза заболела, Грета работала над одним препаратом. Он почти дошел до стадии тестирования на людях, но его посчитали бесполезным и неэффективным, и дальше этого дело не пошло. Оказалось, что Азе помог именно он.

– У меня дома была сыворотка для лечения тяжелой астмы. Я до сих пор не знаю, почему она подействовала, пусть даже слабо. Аза умирала у меня на глазах, и я решила ее использовать, – сказала мне Грета.

Что-то в этой сыворотке стало решающим фактором в борьбе с болезнью. Она все еще прогрессировала, но уже не так быстро. Все врачи сходились во мнении, что легкие, которые не могли нормально насыщать кровь кислородом, должны были убить Азу, но сыворотка, похоже, ее спасла. С тех пор, хоть это и противозаконно, Грета регулярно давала ее Азе.

Пожалуй, это был единственный случай, когда мне пришлось держать что-то важное в секрете от Азы. Ее мама умоляла меня хранить все в тайне. Она хотела и дальше работать над этим препаратом, но, если бы кто-то узнал о том, что она сделала, ее бы выгнали с работы. Мне не нравилось скрывать эту историю от Азы.

Но это уже не имеет значения, ведь Аза все равно умерла.

Я вглядываюсь в потолок, пытаясь представить себе, что происходит с человеком, когда он умирает. Уничтожение = разделение. Все, что было тобой, и все, что было ею, разлетается, как после взрыва. И рассеивается во всех остальных.

Утро. Похороны. Солнечные очки. Костюм.

Процессом выбора костюма руководила Кэрол, и в нем я чувствую себя как пугало. Рукава кажутся мне непривычно свободными – видимо, это значит, что костюм мне впору. Я привык к старому пиджаку, который достался мне от дедушки по папиной линии, – его можно носить с чем угодно. Мамы передали его мне несмотря на то, что я даже не знаком со своим отцом и не знаю, кто он такой. В этом пиджаке где-то с тысячу карманов, расположенных в самых разных местах. На каждом кармане крохотный ярлычок, на котором написано, что в нем нужно хранить. На карманах встречаются такие ярлычки, как «опалы», «камертон-дудка» или «пули». Похоже, дедушка был либо Джеймсом Бондом, либо коммивояжером.

Я бы ни за что в жизни не надел на похороны Азы костюм, если только это не тот самый костюм, но в нем мне идти запретили.

Я не могу взять себя в руки. Я не готов. Но все же я сажусь в машину и пристегиваю плотно набитую сумку к пассажирскому сиденью. Ее сиденью.

В школьном туалете я переодеваюсь. Я захожу в кабинет мистера Гримма после того, как прозвенел предупредительный звонок, и сажусь за парту.

Все на меня палятся. Весь класс одет в тщательно подобранные родителями наряды: черные платья, черные колготки, черные костюмы, выглаженные рубашки и галстуки.

Мне хочется сказать им: смотрите, смотрите. Это еще не все.

– Мистер Кервин, – говорит мистер Гримм. Мы молча смотрим друг на друга. Выражение его лица смягчается.

– Не могу вас упрекать. Снимите верхнюю часть – и можете остаться, но так я вас учить не буду.

Я кладу верхнюю часть костюма на соседнюю парту. На ней серебристым лаком написано: «Здесь была Аза Рэй». Мистер Гримм любил повторять, что заставит Азу стереть надпись, но свою угрозу так и не выполнил.

Я не думал, что это случится.

Я подозревал, что это случится.

Я знал, что так получится.

Я не знал, что так получится.

Как можно читать по памяти бесконечное число, не видя следующей цифры? Можно, и я продолжаю. 673518857527248912279381830119491298336733624406566430860213949463952247371907021798609437027705392171762931767523846748184676694051320005681271452635608277857713427577896.

В полдень раздается звонок, который будто возвещает: «А сейчас начнется полнейший ужас». Я выхожу на улицу. Флаг приспущен. Это дело рук не школьной администрации – они об этом даже не подумали. Флаг приспустили вчера ночью, часа в три. Просто я знаком с уборщиками.

Из здания школы на улицу высыпают ученики. Многие плачут, и от этого я чувствую удовлетворение, смешанное с раздражением. По-видимому, люди думают, что если у них в школе учится умирающая девочка, то никто больше не умрет. Дескать, эта должность уже занята. Как бы то ни было, по ней льет слезы вся школа, хотя для них она была всего лишь Умирающей Девочкой, а не Азой со светящейся краской, самодельными чучелами и гигантскими кальмарами.

Чувство тревоги подтачивает меня, потребность повторить пи растет. Бывают настолько беспросветные дни, что не видно ничего, кроме тоскливого тумана, в котором кроются цифра за цифрой, слово за словом, облака из глаголов и существительных – но они не помогут повернуть время вспять.

Некоторые из нас – не будем называть имен – не плакали с того самого вечера, когда умерла Аза. Слезы хотят вылиться наружу, но если я их выпущу, то весь иссохну. Поэтому я держу их внутри.

чувство первично

а кто поглощен

синтаксисом вещей

не изведает вкус поцелуя;

Это господин Э. Э. Каммингс. Он правильно заметил про синтаксис. И как точны последние строки:

жизнь ведь не параграф

а смерть по-моему не парентеза

Неверно понимая его смысл, это стихотворение обычно читают на похоронах. На самом же деле в нем нет ничего жизнеутверждающего. Это стихи о том, что ты не можешь получить желаемое, а не о том, что смерть не такая уж страшная штука. Азе нравился Э. Э. Каммингс. Поэтому и я его полюбил.

Я выруливаю с парковки, кладу руку на гудок и начинаю сигналить. Остальные следуют за мной, сначала вся школа, а потом, когда я выезжаю на шоссе, и весь город. По крайней мере, такое у меня складывается впечатление.

Когда-то давно Аза рассказала мне, что всегда делала во время МРТ. Она представляла, что гудки и щелчки томографа – это китовые песни.