– Что вы делаете? – доносится папин голос.

– Сэр, вы мешаете оказанию неотложной медицинской помощи. Мы пытаемся сделать так, чтобы она могла дышать. Отойдите.

– Не волнуйтесь, – говорит женщина-фельдшер. – Все нормально. Все образуется.

Она старается сделать так, чтобы папа не смотрел на меня, но я мельком вижу выражение его лица, его глаза.

Мой голос пропал. Я силюсь сказать «нет».

Рыжий фельдшер обвязывает меня веревкой, я чувствую ее вокруг груди, но не вижу.

– Я делаю надрез, чтобы она могла дышать. Пожалуйста, сэр, отойдите сейчас же, – говорит он.

– Нет, только не это, – упорно твердит Джейсон. – Только не это. Не сдавайся, Аза. Ученые найдут способ – о господи!

Он всхлипывает. Фельдшер смотрит на меня сверху вниз, а я на него – снизу вверх. Он засовывает руку в нагрудный карман моей рубашки и достает записку.

Что-то давит мне на шею, а боль все не приходит. Происходит разлом, что-то откалывается, и вокруг груди у меня как будто веревка, и мое тело вроде бы лежит на каталке, а вроде бы поднимается с нее и наблюдает за происходящим со стороны.

– Я найду тебя, – говорит Джейсон, и я его слышу. Я его слышу. Я ему верю.

Свет в салоне начинает мигать. Снаружи доносится звук мощнейшего удара, раздается взрыв, вспыхивает огонь, пахнет озоном и дымом. Что-то крепко хватает меня и уносит через двери «Скорой» на улицу, и папа разражается ругательствами, и Джейсон все еще твердит девочке на каталке, что не отпустит ее, и Илай визжит, и вдруг

п

р

о

п

а

л

З В У К.

А дальше? Ничего.

3,14159265358979323846264338327950288419716939937510582097494459230781640628620899862803482534211706798214808651328230. Один день, два дня, три дня, четыре дня, пять дней спустя.

Вот что я хочу сделать: я хочу взять телефон и позвонить Азе. Я хочу услышать ее голос.

– Зачем ты мне звонишь? – скажет она. – Терпеть не могу разговаривать по телефону. Напиши смс или приходи в гости. Мне долго тебя ждать? Ты уже тут? Давай, тащись сюда.

Но у Азы теперь новый номер: 66470938446095505822317253594081284811174502841027019385211055596446229489549303819644288109756659334461284756482337867831652712019091456485669234603486104543266482133936072602491. И так до бесконечности, без ответа. Набирай, набирай, набирай.

Я снова взялся за старое. Повторять, повторять, повторять. Только так, чтобы никто не слышал.

Это давняя привычка, от которой я вроде бы избавился.

Получается, что все-таки не избавился.

412737245870066063155881748815209209628292540917153643678925903600113305305488204665213841469519415116094330572703657595919530921861173819326117931051185480744623799627495.

Вообще, я знаю больше цифр после запятой. А она знает еще больше. Но когда-нибудь в процессе заучивания числа пи я дойду до того места, где остановилась она. Это будет все равно что проехать мимо нее на машине, не замечая, что она стоит у дороги и голосует. Это худшее, что можно придумать во вселенной, где все и так хуже некуда.

По ночам я не могу заснуть. Я не могу прийти в себя. Некоторые вещи я ни с кем и никогда не захочу обсуждать.

Что случилось в машине «Скорой помощи». Как фельдшер вскрыл грудную клетку Азы.

Как мы вызвали службу экстренной эвакуации, и, выбежав из машины, фельдшер стал размахивать руками, чтобы помочь вертолету совершить посадку. Я слышал, как приближается вертолет. Он летел прямо на нависшую над машиной тучу. Раздался удар. Туча загорелась. В тот день умерло еще трое: пилот и фельдшер, прилетевшие на вертолете, и наш фельдшер, пытавшийся им помочь. Но я могу скорбеть только по одному человеку. И я чувствую, что у меня скоро сдадут нервы.

Некоторые вещи… настолько ужасны!

Мы остались ждать на дороге одни. Спустя час лед покрылся достаточно толстым слоем снега, чтобы по нему можно было ехать. Тогда папа Азы сел за руль, и мы двинулись в путь. К тому моменту было уже слишком поздно.

Я ехал вместе с ней, сзади.

Все, чего я хочу с тех пор, – это впечататься головой в стенку, почувствовать ее лбом.

Если бы я сейчас был с мамами в гостиной, они усадили бы меня в кресло и голосом, полным сочувствия и тревоги, поговорили бы со мной о том, что Азы «не стало». Оказывается, это выражение я не перевариваю, как и фразу «мы ее потеряли».

За последние несколько дней я много чего потерял – просто чтобы проверить, каково это. К примеру, я то и дело теряю над собой контроль.

Я ударился головой об стенку, после чего на лбу появился синяк; я разбил окно, обмотав кулак футболкой. Этот киношный прием должен был помочь мне справиться с болью, но он не сработал.

Мне постоянно приходится выслушивать всякие банальности, которые только приводят меня в бешенство, пустые слова о судьбе, и об игре случая, и о том, что у нее была удивительная жизнь, несмотря на то что ей было лишь пятнадцать лет, одиннадцать месяцев и двадцать пять дней. А мне вот не кажется, что это все удивительно. Я ничуть, ничуть не удивлен.

По ночам я не сплю и пялюсь в экран.

После всего, что произошло, я все пытался найти аналогию, объяснение, которое придало бы моей потере смысл, но у меня ничего не выходило. И вот как-то раз во время ночного блуждания по просторам интернета я наткнулся на интересную идею, зародившуюся еще в 475 году до нашей эры. Эта идея принадлежала древнегреческому космологу по имени Анаксагор. В то время в математике еще не существовало понятия «ничто». Тогда в буквальном смысле не было Нуля. И поэтому Анаксагор решил по-своему интерпретировать ту самую отсутствующую вещь, то, чего не существует.

Вот что Анаксагор пишет о потерянном: «То, что есть, не может не быть. О возникновении и уничтожении у эллинов нет правильного мнения: ведь никакая вещь не возникает и не уничтожается, но соединяется из существующих вещей и разделяется. И, таким образом, правильнее было бы назвать возникновение соединением, а уничтожение – разделением»[2].

Впервые мне встретилась концепция, которая меня удовлетворяла. Я попытался изложить ее Кэрол и Еве, но, послушав меня, они только забеспокоились, что я сам хочу «уничтожиться».

– Суицидальная идеация, – сказала Кэрол. – Вот что это такое. – Несомненно, у себя в голове она уже набирала номер психолога. Не то чтобы она ошибалась: в моих словах действительно читалось отчаяние.

– Признавайся, парень, подумываешь свести счеты с жизнью? – спросила Ева. Очевидно, она решила, что поговорить на серьезную тему проще всего будет полушутливым тоном.