Мы и пришли на курсы по-разному. Я — потому что мы с папой присели отдыхать напротив академии. Глеб спасался от младших братьев-близнецов, не хотел сидеть с ними после школы. Яра — потому что настояла бабушка, которая убеждена, что занятия живописью хорошо развивают общий вкус и эрудицию.

— Никитин будет рекомендовать тебя в первую очередь, — сказал мне вполголоса Глеб.

— Почему? — не поняла я.

— Шутишь? — он усмехнулся и посмотрел мне в глаза, словно проверял, не лукавлю ли я. — Ты ж его опора и надежда.

— Не поняла.

— Ты совсем, что ли, не замечаешь? Он дольше всего возится с тобой.

— И орет тоже больше. Видел, как я последний раз получила за мегалодонов?

Я осеклась, вспомнив, что и в самом деле Никитин всегда вдумчиво комментировал мои рисунки, причем редко делал замечания по технике. Что задерживается возле меня на занятиях чуть дольше — секунд на десять. Или я просто поверила Глебу?

— Может быть. Не знаю.

— Так и есть.

— Но я не знаю, буду ли продолжать учиться, — честно сказала я.

— Тогда ты просто разобьешь ему сердце, — Глеб трагически закатил глаза. — Кстати, откуда ты берешь своих динозавров? Что за фишка такая?

Я посмотрела на Никитина, по-прежнему окруженного гостями. Он заметил мой взгляд и еле заметно кивнул.

— Я их вижу. В людях. На самом деле.

— Что? — Глеб не расслышал меня из-за взрыва смеха со стороны группки гостей.

— Ах ты моя золотая, — к нам сзади подошла бабушка. — Извините, что опоздала, планерка. Покажешь мне, где тут твое?

Я улыбнулась:

— У нас у всех хорошие работы.

— Но интересны-то мне только твои.

Я вздохнула и повела ее в противоположную сторону, где висели мои рисунки — вырванные из жизни сценки с антропоморфными чудовищами.

Утром того дня я впервые за долгое время проснулась с твердым ощущением, что надо наконец действовать. Отсидев два урока в школе, я убедилась по программе отслеживания, что папа ушел, и вернулась домой проверить, на самом ли деле папин шкаф был закрыт на ключ, и посмотреть старые мамины документы на их общем компьютере. Компьютер с тех пор меняли минимум два раза, но я была уверена, что папа каждый раз копировал старые данные на новый диск.

Мне было неловко шпионить в собственном доме, и для начала я переоделась, потом сделала кофе и выпила его, разглядывая свое отражение в эспрессо-машине, потом вымыла руки. Наконец протерла пыль и аккуратно расставила обувь в коридоре.

Родительская, а теперь папина спальня: кровать в центре, тумбочки с обеих сторон у изголовья, встроенный зеркальный шкаф с миллионом маминых нарядов, изящный туалетный столик с эмалевыми вставками, рядом платяной шкаф в таком же стиле. Когда мамина одежда перестала помещаться во встроенный, мама заказала его в интернет-магазине. Собрать его было непросто, и папа сверлил и стучал пару вечеров.

— Платяной шкаф в стиле прованс, — говорила мама.

Светлое дерево. Верхняя часть — для нарядов, четыре горизонтальных ящика внизу — для шарфиков, платков, палантинов. Я потянула за ручки верхнего отделения, двери не поддались. Возможно, отсырели. Потянула сильнее, надавила вверх и вниз. Похоже, шкаф в самом деле заперт. Заглянула в замочную скважину — с той стороны на меня смотрела темнота. Наверное, запер, чтобы лишний раз не заглядывать и не перебирать мамины вещи, успокаивала я себя. В самом деле, раньше я не раз видела, как папа сидит на кровати и рассматривает ее одежду в распахнутых шкафах.

Я открыла зеркальный встроенный шкаф. В нем все было как раньше: сверху платья, шубки и пальто, ниже — несколько полок с обувью; за годы наряды потускнели, а обувь запылилась. Папина одежда занимала скромное место в углу.

Присела на кровать. Когда-то с каждой ее стороны лежало по огромной овечьей шкуре. Со временем они исчезли, потом поменялись шторы.

Комната окончательно превратилась в мужскую: компьютерный стол остался прежний, но с него исчезли забавные фарфоровые фигурки и цветы в горшках, зато появилось много новых проводов, неряшливо спускающихся от роутера над входной дверью. Странно, что я не замечала всего этого раньше.

Компьютер был запаролен. Я ввела папин пароль — ничего. Ввела наудачу его пароль и свой, без пробелов, — на этот раз он оказался правильным. Нашла папку «Мои документы» — мама хранила там все свои документы, в том числе рабочие. Там же были все мои школьные электронные работы. Два года назад папа купил мне отдельный ноутбук, но старые документы держал тут.

«Доки по работе», «Фотки», «Универ» — так мама называла свои папки. Я зашла в «Универ». Папки с названиями предметов, некоторые — аббревиатурами, сразу не поймешь. Внутри папок — лекции, рефераты, курсовые. Диплом «Сравнительный анализ и методы регулирования уровня заболеваемости туберкулезом у различных социальных групп». Отдельная папка с кандидатской — подборки документов и книг, большинство — на английском. На титульном листе тема: «Естественная резистентность и иммунологическая реактивность к Mycobacterium tuberculosis у жителей Северо-Западного региона». В документе небольшие куски текста перемежаются графиками, таблицами. Без штудирования «Википедии» ничего не разобрать — и я закрыла файл.

В «Доках по работе» тоже ничего не понятно. Большинство файлов назывались аббревиатурами вроде «ТЕО560», и, чтобы открыть их, нужна была какая-то специальная программа, а на компьютере ее не нашлось. Я припомнила, что это вроде как трехмерные модели препаратов. Еще там были огромные документы с прорисовкой взаимосвязей и влияний, сравнения и выводы, статистические погрешности. Документы ссылались друг на друга, не все открывались по ссылке. Через полчаса я поняла, что никогда ничего не пойму, а файлы без паролей, наверное, не так уж важны.

— В отличие от папы, я не беру работу на дом, — говорила мама.

— Скажи спасибо, что я не патологоанатом, — как-то парировал папа. Мы долго смеялись, и я тоже, хотя тогда не знала, кто такой патологоанатом.

Что я ожидала найти в документах? Клочков ясно сказал, что они проверили все ниточки, папа это подтвердил. Но у меня было ощущение, что они чего-то недоговаривают. Непонятно, по какой причине — берегут ли мои чувства или боятся мне навредить? Или у них просто недостаточно фактов? Ровные колонки однотипных файлов навевали скуку. Я промотала их вниз, но даже не дошла до конца.

В папку «Фотки» родители время от времени скидывали фотки со своих телефонов. После того как мама исчезла, папа не трогал эту папку и хранил новые фотографии отдельно. Последние файлы были датированы весной 2014 года. Их я рассматривала много раз сама и вместе с папой. В основном на них была я: спящая, за пианино, на ушу, за блинами на бабушкиной кухне, в новых нарядах, с аквагримом, с цветами на линейке первого сентября. Снимков с папой и мамой было совсем немного. Несколько фотографий мамы: она с серьезным видом перебирает яблоки в супермаркете в Иматре, задумчиво смотрит в окно в аэропорту в Палермо, улыбается на узкой европейской улочке — Прага, Таллин, какой-то из средневековых городков в Провансе? Родители не были азартными путешественниками, но каждый отпуск мы проводили в поездках по Европе. Папа любил море, а мама — достопримечательности, поэтому половину времени мы проводили на пляже, а половину — в музеях. Неотредактированные, неприукрашенные, неотфильтрованные фотографии. Никто нарочно не позирует. На фото все было именно так, как в жизни. Симпатичные, молодые. Такие, какие есть.