Цель для пятерки «пешек» была заманчивая, но бомбить эшелоны довольно сложно. Чтобы угодить в узкую цепочку груженных бронетехникой платформ, приходилось снижаться до высоты пятьсот-семьсот метров.

Такие грузы имели сильное зенитное прикрытие. На двух платформах стояли счетверенные 20-миллиметровые автоматы и 37-миллиметровые зенитки. Кроме того, в разных местах были установлены крупнокалиберные пулеметы.

Экипажи этих слабо бронированных самолетов знали, какой опасности они себя подвергают, но упрямо шли прямо на сверкающие навстречу трассы. Стокилограммовые осколочно-фугасные бомбы подняли высокие фонтаны щебня, земли и дыма по обеим сторонам насыпи.

Добиться прямого попадания в паровоз не удалось. Одна из бомб взорвалась рядом с головной зенитной платформой перед локомотивом. Мальцев отчетливо разглядел, как сорвало с креплений и перекосило длинноствольную 37-миллиметровку, смяло борта платформы.

Еще одно попадание накрыло платформу, где везли закрепленные на растяжках два танка «Т-3». Один из «панцеров» развернуло поперек. Взрывная волна и крупные осколки разбили ходовую часть. Вторая машина, обрывая тросы, сползла к краю платформы. Сильный толчок сбросил ее вниз. Танк кувыркался по насыпи, отлетела башня, лопнули гусеницы.

Но если головной бомбардировщик, хоть и поврежденный, благополучно завершил пикирование, то двум идущим следом «Пе-2» не повезло.

Счетверенная установка «Маузер» со скорострельностью 800 снарядов в минуту прошила носовую часть и кабину «пешки» не менее чем десятком снарядов. Самолет, не выходя из пике, взорвался в полусотне метров от насыпи.

Другой бомбардировщик получил попадания в левый двигатель, который сразу вспыхнул. Пилот тщетно пытался набрать высоту. Было видно, как трассы крупнокалиберных пуль пробивают обшивку. На какие-то секунды бомбардировщик повис вертикально, затем рухнул в лес.

Два оставшихся бомбардировщика сумели разбить близким попаданием бомбы грузовой вагон и платформу с тяжелым танком «Т-4». Один из вагонов сошел с рельсов, потянул за собой другой. Состав остановился.

Но бомбить его было некому. Еще одна «пешка» тщетно пыталась уйти от скрестившихся на ней пушечных и пулеметных трасс. Из горящего бомбардировщика выпрыгнули два летчика, а самолет кувыркался, рассыпаясь на части.

Оба «сталинских сокола» не долетели живыми до земли. По ним вели огонь пулеметы, азартно стреляли из автоматов и пистолетов танкисты, техники. Шелковый купол одного из парашютов вспыхнул и сгорел за несколько секунд. Тело летчика камнем падало вниз. Второй летчик, пробитый множеством пуль, безжизненно обвис на лямках.

– Сволочи, – бормотал Саня Гречихин. – Товарищ сержант, может, вдарим по фрицам? До эшелона всего метров пятьсот.

– Нет, – покачал головой Мальцев. – Бить так насмерть. А что толку от наших автоматов? Танк мы все равно не подобьем.

Возвращаясь в отряд, обсуждали не слишком удачный налет наших бомбардировщиков:

– Фрицы три танка потеряли, а мы три бомбардировщика с экипажами.

– Четыре, – хмуро поправил товарища сержант Мальцев. – Бомберы тройками летают. Шестой самолет над линией фронта сбили.

Докладывая вечером результаты наблюдения, Николай заметил:

– Эшелоны прут один за другим. Патруль на дрезине или мотовозе прочешет участок, а затем сразу пять-семь эшелонов на скорости идут. Но мину можно успеть поставить.

– Поставим, – отозвался капитан. – Завтра пойдешь со старшиной и Саней Гречихиным за хлебом. Ивана Лукова с собой возьмете.

– А как же мины на «железке»?

– Хлеба сначала привезите. Людей кормить нечем. И лекарства нам кое-какие собрали.

Но с хлебом получилось хуже некуда. Черная полоса не кончалась.

Хлеб для отряда пекли в нескольких домах, хозяевам которых можно было полностью доверять. Опасное дело. Если от немцев можно как-то открутиться, то полицаи нюхом чуют, где топится русская печь и хозяйка выкладывает на холстину свежеиспеченные ржаные (реже пшеничные) ковриги.

Долгая тяжелая работа. Пока пропекутся увесистые ковриги килограмма на два, пока остынут, пока загрузят в печь следующую партию, а то и третью, минует ночь. Из трубы вьется предательский дымок, а опытный нос чует неповторимый запах свежего домашнего хлеба издалека.

За три-четыре буханки еще можно оправдаться – семья большая. Но если полицаи обнаружат десяток ковриг, то их не убедишь, что часть хлеба предназначена для продажи или на сухари.

– Для кого сухари? Для батьки Бажана? А может, для диверсантов, сброшенных с самолета?

Если попадутся свои полицаи, то это полбеды. Они отношения с земляками до конца портить не хотят – неизвестно, куда война повернет. Можно откупиться самогоном, отдать часть хлеба – жрите, подавитесь! Но если нагрянут чужие, обозленные на власть, на Красную Армию, вроде Тимофея Шамрая, главы волостной полиции, то пощады не жди.

Так и получилось на подворье Петра Рябкова, за которым давно следили. Знали, что сын недавно ушел в лес, не иначе как в новый отряд. Шамрай нагрянул со своими людьми под утро и попал в точку.

На широких лавках остывало под холстинами штук двенадцать ржаных ковриг. Петро Рябков, мужик лет за сорок, начал было оправдываться, мол, семья большая, но получил кулаком в зубы.

– Откуда она у тебя большая? Сын к красным удрал, остался ты с хозяйкой да две девочки. Когда за хлебом из леса придут?

Помощник Шамрая Никита Филин нашел аккуратно нарезанные на полоски чистые тряпочки для перевязок, чеплашку с гусиным жиром и небольшой кувшин с медом.

– А это для кого припасли? Подстреленных бандитов лечить?

Филин тут же вспомнил, что старший сын Рябкова тоже против немцев воюет, призвали в начале войны. За что получил Петро еще несколько пинков, но сказать ничего не сказал. Не выдавать же собственных детей?

Шамрай, Филин и еще с пяток полицаев расположились в доме и сараях, стали ждать посланцев из леса.

Старшина Будько, Мальцев и бойцы из местных, Иван Луков и Саня Гречихин, уже приближались к деревне, когда много чего повидавший Яков Павлович Будько почуял неладное.

В селе десятка четыре домов, не такое и маленькое. Но словно затаилось. Прошмыгнет вдоль улицы по своим делам женщина с коромыслом, и снова тишина. Дети и то, несмотря на теплый осенний день, на улице не появляются. Умный мужик Шамрай, но не учел, что сельчане таким способом подают знак – в деревне чужие.

Не доезжая до деревни, остановились. Семнадцатилетний проводник Саня Гречихин вызвался сходить и проверить обстановку. Старшина отрицательно покачал головой. Парнишка молодой, не заметит, как вляпается в засаду.

– Сам пойду, – решил Будько, доставая свой старый наградной «маузер», полученный от Реввоенсовета Туркестана еще в двадцатых годах. Подумав, добавил: – Лукова Ивана возьму, а вы здесь ждите. Без хлеба нельзя возвращаться только из-за того, что в деревне слишком тихо.