– Сэмюэл, – выдохнула я, и его имя прозвучало у меня на губах одновременно интимно и безрадостно.

Я всмотрелась пристальнее. Глаза у него были небольшие и прищуренные, как у кошки, насыщенно-темные, может, черные. Широкие скулы и крепкая челюсть словно высечены из камня, но жесткость черт смягчалась совершенными линиями полных губ.

Я была очарована.

А может быть, сказался недостаток сна. Глаза закрывались сами собой. Плохо соображающий мозг балансировал на грани забытья, тело вдруг сделалось слишком тяжелым, чтобы держаться прямо. Исцарапанная ежевикой кожа горела и болела, и мне страшно хотелось лечь.

На стропилах заворчал поссум, затем, глухо топая, отправился к себе в гнездо. Лягушка-бык возобновила свою одинокую песню в траве за окном. Я выключила лампу у кровати. В свете луны стены и потолок сияли мягким перламутровым светом, как внутренняя сторона раковины, как сон, в который я уже начинала погружаться.

Каким-то образом я очутилась на кровати. В носу защекотало от пыли, чихнула. Комната накренилась – я легла. Поудобнее устроив голову на подушке, устало вздохнула и позволила глазам закрыться.

Я бежала, едва переводя дыхание, по сумрачной тропке, сквозь папоротники и влажную путаницу вьющихся кустов пандореи, стараясь не наступить на колокольчики и дикие орхидеи, пустившие ростки в тени. Я бежала вверх по холму, ныряя в полосы вечернего солнца, которые пробивались сквозь нависающие кроны деревьев, мое тело было легким, как у птицы, сердце пело: «Сэмюэл, Сэмюэл…»

Вырвавшись на травянистую поляну, остановилась, чтобы отдышаться. В центре ее стоял ветхий коттедж, построенный первыми поселенцами, владевшими этим местом восемьдесят лет назад. Древесину они взяли из окружающего леса, а камни для фундамента притащили из оврага. Грубо обтесанные стены наклонились внутрь, эвкалиптовая дранка крыши почернела от времени, но домик имел веселый, обжитой вид, манивший меня.

Ограду веранды опутали полевые цветы: актинотус и ховея, дикий жасмин и пижма. Торчали, покачиваясь на ветру, высокие стебли вишнево-розового гиппеаструма. Из черенка, взятого в торнвудской беседке, пошли розы, дотянувшиеся густыми плетями до прогретой солнцем крыши, их кроваво-красные цветы наполняли воздух ароматом.

Взлетев по ступенькам, я ворвалась внутрь и заморгала в прохладном полумраке. Слабый свет сочился в крохотное оконце, освещая неструганые стены, маленький стол со стульями, на невысоком гардеробе – вазу с веточками шиповника. У дальней стены стояла узкая койка с единственной подушкой и скромным серым одеялом, подоткнутым по краям.

Сэмюэл сидел на краю койки. Рубашка обтягивала его руки и грудь, а ладони он так плотно стиснул на коленях, что в полумраке костяшки пальцев сияли белизной. Он поднялся, на его лице отразилась радость с оттенком – я определила это по нахмуренным бровям – страдания.

– Айлиш, моя бабочка… Я думал, ты никогда сюда не придешь.

Он родился за океаном, в Ирландии, и приехал сюда мальчиком, слишком поздно, чтобы избавиться от картавости, смягчавшей очертания его слов. Мое имя в его устах всегда звучало как Айлэш[7].

Я нерешительно шагнула вперед.

– Ты не передумал?

Он нахмурился.

– А ты? Я хочу сказать, ничего страшного, если ты передумала, мы не обязаны…

– Конечно, нет.

Никто из нас не шевельнулся.

Сэмюэл прочистил горло.

– А как же Якоб, он…

– Папа вместе с Клаусом Джерменом уехал в Ипсвич забрать коробку пожертвованных Библий. Он не вернется до середины завтрашнего дня.

– К этому времени я уеду.

– Да. Хотя…

Сэмюэл вскинул голову, внимательно глядя на меня.

– Хотя, – продолжала я, чувствуя себя смелее, но все же не в силах сдержать дрожь в голосе, – ты, по крайней мере, поедешь со сладким воспоминанием.

Лицо Сэмюэла смягчилось. Складка между бровями разгладилась, он на секунду прикрыл глаза, затем двинулся ко мне так быстро, что у меня закружилась голова. Он схватил меня за руку и привлек к себе, потом я каким-то образом уже сидела у него на коленях на краю кровати, окутанная его теплом, переполняемая этой новой – и интимной – близостью.

– Айлиш, – прошептал он, прижавшись губами к моим волосам, – неужели ты не знаешь, что все мои воспоминания о тебе сладкие? И однажды, когда эта проклятая война закончится, нам не нужны будут воспоминания. Мы поженимся, и я никогда тебя не покину.

– Ты не забудешь меня там, вдалеке?

– Забыть тебя? – Он фыркнул, затем крепче обнял меня, целуя в висок. – Идет война, моя бабочка, но неужели ты думаешь, что она все заслоняет собой? О, любимая, да как я смогу тебя забыть? В моей глупой голове все мысли только о твоей улыбке, о смехе, от которого кровь кипит в жилах, о паре ножек, при взгляде на которые я становлюсь глухим, немым и слепым и забываю о более важном…

Я насмешливо фыркнула.

– Что же может быть важнее, чем мои ноги?

– В том-то и беда, моя милая. Для меня нет ничего важнее твоих ног. Ничего более замечательного, чем твои пальчики, твои красивые руки, твои сочные губы. Волосок на твоей голове значит для меня больше, чем любая вещь в этом мире и в следующем. Ничто из существующего на земле не значит больше тебя, чудесной, волнующей, опьяняющей.

От его смелых слов у меня закипела кровь, вспыхнули щеки. Я опустила голову, которая кружилась от страстного желания. Придвинься я хоть чуточку ближе, наши губы соприкоснулись бы.

Я отстранилась:

– Ты не боишься?

Он вздохнул.

– Нет. Во всяком случае, не за себя. Но, родная, не тревожься, я вернусь к тебе, клянусь. И тогда мы поженимся и начнем строить нашу замечательную совместную жизнь.

Его слова должны были успокоить меня, но я почувствовала, как во мне поднимаются старые страхи. На плечах выступил липкий пот. В ушах зазвенело, словно пчелиный рой вылетел из отвратительного улья в глубине души, чтобы досуха высосать мое сердце.

Сэмюэл продолжал шептать свои заверения, прижавшись губами к моим волосам, но мысли у меня разбежались. Он закончил обучение на медицинском факультете Сиднейского университета, последние десять месяцев занимаясь по утрам, а днем практикуясь в Государственной больнице Святого Винсента. В каникулы он поездом на несколько недель приезжал домой, в Мэгпай-Крик, помогал отцу с его обширной практикой, а все свободное время проводил со мной.

Мы легко строили планы нашего совместного будущего. Когда два года назад началась война, он и несколько других студентов с его курса попросили ускорить их обучение, чтобы сдать экзамены раньше. Едва окончив университет, Сэмюэл поспешил записаться во Вторые Австралийские имперские силы. Я надеялась, что война закончится до завершения курса подготовки – мы назначили дату нашей свадьбы на декабрь, всего через два месяца от нынешнего дня, – но вчера он получил уведомление, что его батальон перебрасывается немедленно.