характеризуются наиболее эффективным использованием выборных технологий, обеспечивающих высокую явку и высокий результат за партию власти и за кандидатов власти. Сельские южные регионы становятся центрами специфической политической культуры, на которую во многом опирается федеральная власть для достижения нужных выборных результатов.

Говоря о политической роли аграрного сектора, необходимо описать своеобразный процесс, в котором надзорные ведомства становятся политическими акторами и агентами российской внешней политики.

Два агентства, одно из которых подчинено Министерству сельского хозяйства, другое – напрямую правительству, занимаются надзором в этой сфере. Оба они были созданы в 2000-е годы в ходе сменяющихся волн административной реформы. Это Россельхознадзор и Роспотребнадзор. Функция их состоит в защите прав потребителей, в надзоре за качеством и безопасностью присутствующей на рынке продукции. Тем не менее достаточно рано, уже в середине 2000-х годов, оба агентства начинают играть политическую роль. Принимаемые ими меры совпадают с надобностями внешней политики России.

В 2004 году Россия, будучи недовольна результатами выборов в Абхазии, начинает так называемую мандариновую войну.[87] Это первый зафиксированный случай использования сельскохозяйственной повестки во внешнеполитических целях. Импорт мандаринов – основного товара республики Абхазия, который она поставляет в Россию, – закрывается из-за выявленного на них карантинного вредителя, но через некоторое время после того, как с новым руководством республики Абхазия достигнуты необходимые договоренности, открывается снова.

Это общий сценарий того, каким образом российская политическая машина использует торговые ограничения во внешней политике: в дальнейшем под запрет Россельхознадзора и Роспотребнадзора попадали молдавские и грузинские вина, польская и украинская животноводческая продукция, латвийские шпроты, молочные продукты из Беларуси.[88]

В 2010 году в публичном политическом дискурсе появляется термин «импортозамещение». Это совпадает с принятием в том же 2010 году Государственной доктрины продовольственной безопасности.[89] Безопасность – религия Российской Федерации – понимается правящим классом чрезвычайно расширительно.

Нет такой сферы, в которой не было бы безопасности и, соответственно, необходимости отражения угроз и вызовов. Под продовольственной безопасностью понимается возможность России обеспечивать саму себя продуктами питания. Кому нужна такого рода продовольственная автаркия, понять нелегко. Тем не менее это выдвигается в качестве лозунга, и к тому времени достаточно развившийся и сильный аграрный сектор, представленный крупными агрохолдингами, связанными с местными властями, поднимает этот лозунг на щит.

Своего расцвета политика импортозамещения достигает после 2014 года. Но необходимо помнить, что эта политика родилась намного раньше, и к 2014 году основа для нее была уже подготовлена. Уже бытовала, в том числе и на уровне публичной официальной политической риторики, мысль о том, что мы должны обеспечивать свою суверенность в том числе и в продовольственном секторе. Выгодоприобретателями этого были и продолжают оставаться крупные сельскохозяйственные производства.

То, каким образом устроены эти производства изнутри, какие нравы там царят, Россия узнала, когда на всю страну прозвучало слово «Кущёвка»[90], ставшее нарицательным. Ужасы кущевского дела – массовые убийства, изнасилования, нарушения закона, отъем собственности с участием силовых структур, судов, региональных властей – это не аномалия, а повсеместная картина Юга с его своеобразной политической культурой. Несмотря на большую федеральную славу, кущевский процесс не закончился какими-то яркими судебными решениями, хотя ездило туда все руководство правоохранительных органов Российской Федерации. Судя по всему, специфические связи полукриминальных-полукоммерческих анклавов местной власти и силовиков не позволили нарушить эту экосистему, несмотря на скандал. Александр Ткачёв, бывший губернатором Краснодарского края на момент событий в Кущёвской, в 2015 году – уже за пределами хронологических рамок нашей книги – становится министром сельского хозяйства Российской Федерации и знаменосцем импортозамещения.

Говоря о росте сельскохозяйственного производства и, соответственно, о росте потребления – а консюмеристские ценности, расцветшие в России в 2000-е, предполагают, среди прочего, избывание советской продовольственной травмы, – надо сказать и о торговых сетях. Рост производства сопровождался ростом продовольственной торговли, в результате чего Россия покрылась сетью супермаркетов (см. цветную вклейку, рис. 11–1).

Ритейл стал модным и также политически влиятельным экономическим сектором. Очереди и дефицит – ужасы советской жизни, и мелкие одиночно стоящие магазины и ларьки – реалии 1990-х, сменяются торговыми сетями – унифицированными, крупными, в которых происходят активные процессы слияния и поглощения и, соответственно, еще большего укрупнения. Это область с высокими и растущими оборотами: средний чек, который покупатель получает в супермаркете, в течение 2000-х постоянно растет. Супермаркеты становятся привычной реальностью для жителей городов, и не только крупных, но и мелких. Они поглощают мелкую торговлю. Они задают стандарты той сельскохозяйственной продукции, которую они готовы закупать.

Параллельный процесс с развитием продовольственного ритейла – это развитие ресторанного дела (см. цветную вклейку, рис. 11–2), тоже преображающего лицо российских городов и быт российского гражданина (в основном горожанина, но не только).

Специфический культ еды, выросший как компенсация советской травмы, находился в своеобразных отношениях с официальной политикой импортозамещения. С одной стороны, наголодавшийся российский потребитель стремится к разнообразию, ценит экзотику, которая стала ему доступна, и потому тянется к импортным продуктам. С другой стороны, в эти же годы растет представление о том, что они какие-то крашеные, химические, ненастоящие. Культ органики, подлинности и натуральности парадоксальным образом совпадает с патриотическим трендом и с идеей о том, что наши продукты лучше и качественнее.

Разбить эту иллюзию не смогли впоследствии даже события 2014 года, когда в условиях отсутствия конкуренции, достигнув практического монополизма, отечественные производители стали кормить потребителя часто менее качественной продукцией: молоком с добавлением пальмового масла и сыром, который на самом деле не очень похож на сыр.

Глава 12. Параллельно государству. Рождение гражданского общества из огня и воды

Если сравнивать Россию со странами с похожим уровнем доходов, составом населения, уровнем его образования и уровнем урбанизации, прежде всего бросаются в глаза два основных отличия. Это низкое качество госуправления и госуслуг и чрезвычайно низкий уровень доверия граждан друг к другу. Россияне не доверяют никому за пределами своего непосредственного окружения – лично знакомых и родственников. Все остальные люди, структуры и традиционные институты представляются им скорее источником угроз, нежели помощи.

Это отношение реплицируется и на уровне государства, рассматривающего внешний мир как источник угроз и вызовов, а не как источник кооперации и вообще чего-то полезного. Низкий уровень доверия – это наше общее проклятие.

Если мы посмотрим на результаты известного Всемирного исследования ценностей (World Values Survey), проводимого классиком мировой социологии профессором Рональдом Инглхартом и его последователями,[91] то начиная с 1991 года на шкале, измеряющей ценности от традиционных к индивидуалистическим, россияне стоят достаточно высоко – выше, чем многие страны католической Европы, США и Великобритания. Российское