Помню эту последнюю ночь… Все суетились, собирая вещи, а я,как ненормальная, спешила дочитать «Королеву Марго», которую мне подарил одинстудент, влюбленный в меня… Я читала о Варфоломеевской ночи, а на Волгепротяжно и зловеще выли сирены. То давала о себе знать жалкая флотилия,наполовину составленная из никуда не годных барок и барж, флотилия, ещепытавшаяся оборонять город руками шестнадцатилетних юношей… Отъезд из Казани ивскоре, в пути, смерть отца – это была вторая гибель моего мира. Потом мы сбратом и мамой добрались до Харбина. Знаете, мы ужасно боялись Китая, нооказалось, что Харбин – совершенно русский город! Мы там жили просто чудесно.Постепенно заживали раны, затихала боль потерь. Мой покойный брат, Олег, –Татьяна быстро перекрестилась – справа налево, как православная, хотя ИннаЯковлевна заметила, что обручальное кольцо она носила на левой руке, каккатоличка, и крестик тоже был католический, украшенный гранатами… – занималочень неплохую должность на КВЖД. Я тоже немного зарабатывала – была манекеномв разных русских магазинах. В молодости я была, говорят, хороша собой, –невесело усмехнулась Татьяна.

Инна улыбнулась в ответ, насмешливо подумав: «Ох, знаю явашу бесцветную славянскую красоту… Вот я была хороша в молодости, что да, тода! Я сбивала мужчин на лету, как птиц! Они падали к моим ногам, падали…Приятные существа – мужчины». И она снова улыбнулась, вспомнив особенноприятных. Один был, кстати, сормовский пролетарий, от которого можно было простоодуреть. Вот именно – одуреть! И не одна Инна от него дурела, но также, скольона помнила, и мамаша Танечки, Лидия Николаевна Шатилова. Да, да, обе они –финансовый агент Ленина Инна Фламандская и жена сормовского управляющего мадамШатилова – сходили с ума по одному и тому же синеглазому парню. Как бишь егозвали? Товарищ Виктор, кажется. Или его имя Борис? Пожалуй, и не вспомнить. Нодо чего же тесен мир…

– Это правда, – послышался голос Татьяны, и Инна Яковлевнапоняла, что невольно заговорила вслух. Последнее время у нее появилась такаяглупейшая старческая привычка. Опасная, между прочим. – Мир тесен настолько,что я иной раз не верю себе. Такие встречи бывают, такие совпадения…

– О да! – проговорила Инна Яковлевна с самой понимающейинтонацией. И правда, она все очень хорошо понимала. Взять хотя бы их сТатьяной нынешнюю встречу…

– Взяли! – прервал ее мысли веселый голос, и она увиделаРиту, которая вприпрыжку мчалась из сторожки. – Взяли и ничего не заподозрили!

– Спасибо! Ах, спасибо, деточка!

– Да не за что, – пожала плечами Рита. – Но послушайте,медам, если мы хотим успеть на поезд, нужно поторапливаться!

Татьяна взглянула на часы:

– Боже мой! С тех пор как немцы перевели часы на три часа, япостоянно теряю представление о времени… Скорей! Где наш возчик?

– Я здесь, мадам! – раздался надтреснутый голос, и в плечоТатьяны ткнулась морда Миньон, так что на какое-то мгновение ей почудилось,будто заговорила лошадь. – Я жду вас, никого не беру, хотя меня уже хотелиподрядить другие дамы.

– Вы очень любезны, мсье! – пробормотала Татьяна, помогаяИнне Яковлевне подняться в коляску. – Только нельзя ли попросить уважаемуюМиньон перебирать ногами чуточку побыстрее? Если мы опоздаем на поезд, выостанетесь без чаевых!

– Конечно, конечно, – засуетился возчик. – Мы поедем быстро.Во-первых, под горку, во вторых, без узла. Никто никуда не опоздает, клянусь!

Татьяна усмехнулась. Если она сейчас скажет: «Нет, Шуйский,не клянись!», как любил говаривать, бывало, дядя Костя Русанов, возчик ее непоймет. Да и не нужно его отвлекать, а то, не дай Бог, и в самом деле опоздают!

Они не опоздали. Правда, в первом классе мест уже не было,сели во втором. Вагон был почти пустой. Ирина и Рита немедленно задремали,приткнувшись головами к стеклам. Татьяна с удовольствием последовала бы ихпримеру, но Инна Яковлевна схватила ее за руку:

– Милая Татьяна Никитична, сядьте со мной, прошу вас. Вы незакончили свой рассказ.

– О чем? – нахмурилась та. – А, да, о Харбине.

– Нет, – снова улыбнулась Инна Яковлевна. – О том, что миртесен.

Ей страшно хотелось, чтобы Татьяна рассказала о своейвстрече с Дмитрием, о том, как вышла замуж за мужа своей кузины. Это былапрекрасная иллюстрация необычайной тесноты мира! Наверное, воспоминанияпричиняли боль Татьяне, ведь брак не принес ей счастья, однако Инна Яковлевнапо сути своей относилась к тому типу людей, которые как бы питаются трепетомлюдских сердец. И отнюдь не счастливым трепетом! Дрожь в голосе от сдерживаемыхслез, от горя, от страха – о да, прежде всего – от страха! – ей было жизненнонеобходимо слышать. Они были для нее не то чтобы основным блюдом, но любимымдесертом. Кому-то всласть в дамское кафе сходить и посидеть за чашечкой кофе совзбитыми сливками и меренгами, а для Инны Яковлевны – навести человека на разговор,от которого у него все скукоживается внутри, на болезненные воспоминания,раздирающие душу…

Но была еще одна причина, почему Инне хотелось услышать окузине Татьяны, об Александре Русановой, в замужестве Аксаковой. Ведь ту кузинуИнна ненавидела как личного врага. Именно из-за нее произошла та знаменитаяконфузия 1914 года, после которой Фламандская лишилась доверия Ленина и не быладопущена к послереволюционной кормушке. Как подумаешь, сколько возможностейупущено, так и задушила бы своими руками и саму Александру, и кузину Татьяну, иеще одну их кузину, Марину, к которой Инна Яковлевна испытывала просто-такиоглушительную, особого свойства ненависть. Было за что, с ее точки зрения,было… А с другой стороны, стоит вспомнить, что те, кто своих возможностей ввосемнадцатом – двадцатом годах не упустили, потом встали к стенке, или сгнилив лагерях, или были забиты насмерть в подвалах ЧК – ГПУ – НКВД. Тогда поневолехочется сказать: все, что ни делается, – к лучшему! Может, оно и к лучшему, чтоих с Юрским, пардон, Сазоновым, гноили в Париже. Теперь они как-никак живы, аиных-то уж нет, а те – далече, ой как далече… На Колыме, например. Уж кудадальше-то? Но, может статься, чаша сия не миновала Александру Аксакову? Маловероятия, что Татьяна имеет сведения об участи кузины – кто-кто, а уж ИннаЯковлевна, бывшая сотрудница «Общества возвращения на родину», очень хорошознала, сколь тщательно перлюстрируется вся исходящая из Советской России зарубеж корреспонденция. Но вдруг все же просочилась какая-нибудь новостишка обаресте или смерти Александры? Сколько удовольствия испытала бы Инна, узнав о еетрагической участи.