Но я только головой помотала. Я ничего не слышала.

Столько всего было в тот первый вечер, мне бы уже тогда насторожиться. Но даже потом, даже зная все, что я уже знала, я не могла думать ни о чем, кроме настоящего. Кроме кожаной рубашки Расселла, бархатно-мягкой, попахивающей плотью и гнилью. Кроме улыбки Сюзанны, которая распускалась во мне фейерверком, оставляя цветной дымок, красивый порхающий пепел.

— Домик в прерии, — сказала Донна, когда мы вылезли из автобуса.

Я не сразу поняла, где мы. Автобус давно уже съехал с шоссе и долго трясся по грунтовке, которая убегала дальше, за белесые холмы с шапками дубов. Старый деревянный дом — точно размокший свадебный торт. Выпуклые розетки и гипсовые колонны делали его похожим на замок среднего пошиба. Он был частью импровизированного поселения, включавшего, насколько я видела, еще амбар и заболоченный бассейн. В загончике дремали шесть плюшевых лам. Вдалеке несколько человек рубили росшие вдоль забора кусты. Они помахали нам и снова склонились к земле.

— Речка мелкая, но плавать можно, — сказала Донна.

Они все и вправду жили вместе, мне это казалось каким-то чудом. По стене амбара ползли вверх нарисованные люминесцентной краской символы, раздувалось на ветру висевшее на веревках белье. Приют для распущенных детей.

Однажды на ранчо снимали рекламу авто, сообщила Хелен своим детским голоском.

— Давно, правда, но все-таки.

Донна пихнула меня локтем в бок:

— Прямо в глуши живем, да?

Я спросила:

— Как вы вообще это место нашли?

— Тут один старик жил, но потом уехал, потому что крыша текла, — пожала плечами Донна. — Ну, мы ее починили, типа того. Внук нам дом сдает.

Чтобы заработать, объяснила она, они ухаживали за ламами и помогали соседу-фермеру: срезали салат перочинными ножами, продавали его продукты на рынке. Подсолнухи и банки клейкого от пектина джема.

— Три бакса в час. Неплохо, — сказала Донна. — Но с деньгами напряг.

Я кивала, как будто такие проблемы были мне знакомы. Маленький мальчик, лет четырех-пяти, кинулся к Руз, врезался с разбегу в ее ногу. Он ужасно обгорел, волосы выцвели до белизны, и подгузник был ему уже явно не по возрасту. Я предположила, что это сын Руз. А Расселл — отец? Стоило подумать о сексе, и в груди вскипела дурнота. Мальчик вскинул голову, точно разбуженный пес, и, лениво, настороженно сощурившись, поглядел на меня.

Донна прижалась ко мне:

— Пойдем познакомишься с Расселлом. Он тебе понравится, честное слово.

— На празднике познакомится, — перебила ее Сюзанна.

Я и не заметила, как она подошла, вздрогнула от ее близости. Она сунула мне мешок с картошкой, сама подняла коробку.

— Сначала затащим вот это на кухню. Для праздника.

Донна надулась, но я последовала за Сюзанной.

— Пока, куколка, — крикнула Донна, прищелкивая тонкими пальцами и беззлобно хохоча.

Я шла за темными волосами Сюзанны сквозь мельтешение незнакомых лиц, удаляясь от автобуса, как от выброшенного на берег кита. Земля была неровной, под ногами непривычный уклон. И еще запах — густой, дымный запах. Мне польстило, что Сюзанна попросила меня о помощи, словно бы подтвердив, что я им не чужая. Вокруг толклась какая-то молодежь — босиком и в ботинках, с разлетающимися, выгоревшими на солнце волосами. До меня то и дело доносились возбужденные разговоры о празднике. Тогда я еще не знала, что на ранчо такое редко бывало — чтобы люди так слаженно работали. Девочки, одетые в купленные на барахолках наряды, держали инструменты нежно, будто младенцев; солнце, отскакивая от хрома гитар, дробилось на жаркие бриллианты света. Нестройно позвякивали бубны.

— Эти гады всю ночь меня кусали, — сказала Сюзанна, прихлопнув злобного слепня, — они, жужжа, носились вокруг нас. — Я так чесалась, что проснулась вся в крови.

Ландшафт за домом был изрезан валунами, худосочными дубками и просевшими, пришедшими в негодность автомобилями. Мне нравилась Сюзанна, но мне все казалось, что между нами огромная пропасть. В том возрасте я нервничала в присутствии тех, кто мне нравился, зачастую сводя оба эти чувства воедино. Раздетый до пояса парень, с массивной серебряной пряжкой на ремне присвистнул, когда мы проходили мимо:

— Что у нас тут такое? Подарочек к празднику?

— Умолкни, — сказала Сюзанна.

Парень ухмыльнулся — похабно, — и я попыталась улыбнуться в ответ. Он был юным, волосы темные и длинные. Средневековая понурость черт, которую я сочла романтичной. В его красоте проглядывала женственная сумрачность киношного злодея, хотя потом я узнала, что он из Канзаса.

Это и был тот самый Гай. Деревенский парнишка, который смылся с базы ВВС в Трэвисе, когда понял, что ему вешают на уши ту же лапшу, что и в отцовском доме. Какое-то время он проработал в Биг-Суре, потом перебрался в Северную Калифорнию. Связался с кучкой кустарей-сатанистов, которых тогда много повылуплялось вокруг Хейт-Эшбери, — бижутерии на них висело побольше, чем на девочках-подростках. Медальоны со скарабеями, серебристые кинжалы, красные свечи и органная музыка. Но однажды в парке Гай повстречал игравшего на гитаре Расселла. Расселла в ковбойских штанах, быть может напомнивших Гаю о приключенческих книжках, которые он читал в детстве, многотомниках, где мужчины выскабливали шкуры карибу и вброд переходили студеные реки Аляски. С тех пор Гай следовал за Расселлом.

Это Гай потом будет всюду возить девочек. Этим ремнем он стянет запястья сторожа, огромная серебряная пряжка врежется в кожу, оставит неровную метину, будто клеймо.

Но в тот первый день он был просто мальчиком, который, словно уличный комедиант, стрелял в прохожих пошлостями, и я, восторженно вздрогнув, посмотрела ему вслед.

Сюзанна остановила какую-то девочку:

— Скажи Руз, чтобы отвела Нико обратно в ясли.

Ему тут нельзя бегать.

Девочка кивнула.

Мы пошли дальше, Сюзанна взглянула на меня, почувствовав мое замешательство.

— Расселл не хочет, чтобы мы слишком привязывались к детям. Особенно к своим. — Она мрачно рассмеялась. — Они не наша собственность, да ведь? Нельзя засирать им мозги просто потому, что нам хочется кого-нибудь потискать.

Я не сразу переварила мысль о том, что у родителей нет прав на детей. Но вскоре это показалось мне очевиднейшей истиной. Мать меня родила, но это не значит, что я — ее собственность. И что она может отослать меня в школу, только потому что ей так приспичило. Непривычно, конечно, но, может, лучше жить вот так, как здесь? Быть частью стихийного сообщества, верить, что любви можно ждать отовсюду. И не страдать, если она не приходит, откуда ты ее ждешь.

На кухне было гораздо темнее, чем во дворе, и я заморгала от нахлынувшего мрака. Во всех комнатах пахло чем-то пряным и мшистым, какой-то смесью масштабной готовки и пота. Почти все стены были голыми, только кое-где попадались полоски обоев с узором из ромашек или неуклюже намалеванные сердца, как на автобусе. Трухлявые оконные рамы, вместо занавесок прибиты футболки. Где-то рядом играло радио.