– Мальчик мой, – пробормотал стоящий рядом Шеннон, – напомни, почему я поленился вникнуть в твой план отступления и не выяснил загодя, что он предполагает мучительную смерть от реквизита?

Шеннон с Никодимусом обливались потом в колючих серых рясах североостроземских монахов, призревающих сирых и убогих. У их ног на мокрой от дождя терракотовой плитке примостились кобольды, замотанные от носа до пят в грязное тряпье.

Никодимус по очереди обвел их взглядом. Жила со скучающим видом вертел головой, Шлак и Изгарь тихо переругивались, Кремень и Яш ссутулились, отдыхая.

Кобольды исстари не доверяют людям, при вынужденном взаимодействии привычно замыкаясь в себе. В данный момент привычка выражалась в напряженных позах и в стремлении сбиться тесной кучкой, словно отгораживаясь от остального мира.

По счастью, именно теперь эти повадки оказались как нельзя кстати – так и должны вести себя отвергнутые обществом прокаженные.

Никодимус поправил серый клобук. Шеннон прав: маскировка еще не гарантия безопасности. Однако по изначальному плану Никодимуса к этому моменту полагалось либо раздобыть изумруд, либо погибнуть – и в том, и в другом случае отступление теряло необходимость.

– Беда с тайными отступлениями, – продолжал Шеннон, – в том, что они норовят превратиться в явное самоубийство.

– Магистр, вы напрасно паникуете, – буркнул Никодимус. – Ни Скитальцу, ни демону даже в голову не придет искать нас на ярком солнце.

Шеннон лишь перехватил Азуру покрепче – фамильяра пришлось закутать в тряпки.

Они стояли во дворе Малого благословения у северной стены святилища. Двор представлял собой самую обыкновенную площадь, куда по два-три раза в день стекались городские бедняки на раздачу лепешек и исполнение песнопений для Кейлы. Выражая в песнопениях свою веру, они делились и крупицами физической силы, которые отцеживал ковчег Кейлы. Зажиточные горожане, в отличие от них, совершали подношения раз в два дня, посреди элегантных утопающих в цветах двориков с фонтанами.

В том или ином виде этот ритуал – где-то с песнопениями, где-то с молитвами, где-то с безмолвной медитацией – проводился в каждом крупном городе человеческого континента. Именно из него божества черпали свою силу.

Из полутысячи собравшихся во дворе Малого благословения большинство были просто нищими, но имелись и увечные – утратившие ту или иную часть тела, зрение, разум или все скопом. На Никодимуса с его отрядом никто не обращал внимания. Проказа считалась у остроземцев карой за прошлые грехи; в благополучные времена от прокаженных просто шарахались, в голодные годы их выгоняли в саванну на поживу ликантропам. И только иксонцы (чьи гидроманты умели исцелять проказу с помощью водных заклинаний) относились к прокаженным иначе.

Никодимусу, владеющему праязыком, довелось как-то разглядеть инфекцию, порождающую проказу, и он знал, что грехи тут ни при чем. Как ни коробило его от подобных предрассудков, сейчас они играли ему на руку. Никто из авильцев не станет лишний раз присматриваться к замотанным в грязное тряпье ученикам, а значит, не заметит нечеловечески широких торсов и чересчур крупных конечностей. А если и заметит, спишет на болезнь.

– Попытка была ошибкой, – признал Никодимус. – Простите, магистр. Я понятия не имел, что Скиталец так скоро вернется в святилище. Но мы все равно добудем изумруд и вылечим вас.

– Не ошибкой, – блеснул бельмами из-под кустистых бровей Шеннон. – Ты убил троих библиотекарей. Пиромант наверняка был связным Тайфона с адептами в Триллиноне. А гидромант – в Иксосе. Кстати, не исключено, что именно гидромант поставлял в Авил люцерин.

– Но мы были так близко, в одном шаге от демона, да еще как никогда уязвимого. Может, нам удалось бы проломиться через дверь, если бы вы пошли со мной, а не стояли на страже.

– Нет, мальчик мой, в дозоре от меня больше пользы. Я уже слишком слаб, чтобы ломать двери.

– И что Скитальца так быстро назад привело? – сокрушался Никодимус. – Он никогда сразу после нападения ликантропов не возвращался.

Взгляд его скользнул наверх, к восьмиугольному куполу с красной черепичной крышей и золотистыми песчаниковыми минаретами. Скиталец уже добрался до покоев канонистки.

Способность чудовища вызывать афазию подозрительно напоминала Никодимусу его собственный недостаток. Какография ведет к нарушению письменной речи, афазия – устной. Это сходство неспроста. Может, тоже дело рук Тайфона?

– Мальчик мой, о чем задумался?

Никодимус вздрогнул от неожиданности.

– Да ни о чем. О Скитальце. Вообразил себя невесть кем, а сам всего лишь надутое чудо в перьях.

– По-моему, он о тебе такого же мнения, – рассмеялся Шеннон.

– В святилище он и вправду силен сверх меры. Подкараулить бы его ночью где-нибудь за городом…

– Было дело в позапрошлую засуху, когда вы с ним схватились под дамбой.

– Не в счет. Откуда я мог догадаться, что он зальет за эти треклятые ворота раствор люцерина?

– А еще та ночь в Холодном Шлюзе. Твой маневр с рыбачьей лодкой…

Никодимус невольно поежился.

– Тоже не в счет. Кто знал, что косатки сунутся так близко к берегу и что Скиталец способен сотворить с ними… такое?

– Мне до сих пор снится в кошмарах, как я барахтаюсь в этой воде. – Шеннон потер виски. – И скользящие под нами темные тени, и вся эта… кровь.

Никодимус внутренне задрожал от холодной ярости, но предпочел сменить тему.

– Магистр, насчет вашего призрака…

– Не будем об этом.

– Тайфон держал его у себя год. Наверняка он его переписал, а значит, призрак нужно развоплотить.

Шеннон повернулся к нему, но разобрать выражение молочно-белых глаз было невозможно.

– Да. Разумеется. И если бы ты не остался недоучкой, если бы послушал меня тогда, в долине Небесного древа, то не позволил бы сейчас призраку ускользнуть обратно к Тайфону.

– Магистр, нам нельзя было оставаться в долине. Я уже сто раз вам говорил, что…

– Да, говорил. Поэтому закончим.

– Магистр, – сделал еще попытку Никодимус, но тут двор затих и все взгляды устремились к подмосткам в дальнем конце. На них взошла процессия служителей Селесты, несущих паланкин. Слаженным движением опустив свою ношу, они открыли дверцы, являя на свет топазовую глыбу около пяти футов высотой – кусок ковчега канонистки Кейлы.

Один из служителей произнес краткую речь, вознося хвалу верховной богине Селесте и ее канону полубогов. После этого жрецы затянули молитвенную песнь.

Капля Никодимусовой силы утекла прочь, к Кейле. Топазовая глыба сияла все ярче, вбирая молитвенную энергию собравшихся.

Никодимус вырос в магической Звездной академии. Божественный покровитель чарословов, Хаким, редко требовал подношений от своих адептов. Чарословы, по сути, вели почти атеистическую жизнь, нечасто делясь силой с богами и еще реже пользуясь их ответным покровительством. Прибыв в Авил, Никодимус был потрясен до глубины души подношениями, которые требовала Кейла, и возмущен тем, что бедняки должны делиться силой в два раза чаще богачей. У голодных не оставалось иного выбора: лепешки раздавали после церемонии.