Молодая женщина — а он внезапно осознал, что перед ним женщина, — испуганно вскрикнула.

— Вы одна? — прошептал Ари ей на ухо.

Она кивнула.

— Кто вы?

Стоя лицом к каменной стене, она трепетала от страха.

— Кто вы? — повторил Ари угрожающе.

— Я… Извините… Дверь была открыта, я…

— Я спрашиваю, кто вы такая? — прорычал он, ослабив хватку.

— Мари Линч. Я… Я дочь Чарльза Линча.

Сколько Маккензи ни ломал голову, это имя ему ни о чем не говорило.

— Что вы здесь делаете?

— Я думала что-нибудь разузнать об отце… Дверь была открыта… Я не хотела вас беспокоить.

— Кого вы ищите?

— Я… Я ищу Вэлдона…

— Вы с ним знакомы?

— Да. Хотя… Нет. Вообще-то мы не знакомы.

— В каком смысле? — поторопил ее Ари все тем же угрожающим тоном.

— Я нашла его имя в отцовских бумагах… Это не вы?

Аналитик заколебался. Стоит ли ему поговорить с этой женщиной, чтобы получить от нее информацию, или лучше сейчас же уйти, не показывая ей своего лица?

— Вы делаете мне больно, — со слезами в голосе прошептала Мари Линч.

Ари вздохнул и осторожно отвел револьвер от ее подбородка, потом выпустил руку. Он нажал на выключатель и отступил.

— Повернитесь, — приказал он.

Она робко повернулась к нему лицом. В глазах у нее стояли слезы, черты были искажены страхом. Дрожа, она из последних сил пыталась сдержать охватившую ее панику. Мягкий овал лица, тщательно приглаженные каштановые волосы доходят до середины спины. Большие испуганные карие глаза жирно подведены черным. В уголках тушь слегка потекла, сделав ее похожей на героиню готического рассказа. Ари пришло в голову, что она похожа на существо, порожденное воображением Тима Бёртона. Хотя не исключено, что это было ее продуманным имиджем. Изящно очерченные полные губы придавали ей что-то ребяческое, особенно в сочетании с маленьким ростом и россыпью веснушек на щеках. Впрочем, пышная грудь разбивала этот образ.

— Кто… Кто вы такой? — спросила она, не решаясь взглянуть ему в глаза.

Аналитик сунул руку во внутренний карман плаща.

— Майор Маккензи, — сказал он, предъявляя ей свое полицейское удостоверение. — Почему вы хотите узнать здесь что-то о своем отце?

Молодая женщина не скрывала облегчения. Ее лицо расслабилось, она выпрямила спину.

— Так вы полицейский? Как вы меня напугали! Я подумала…

— Сожалею. Но вы мне не ответили. Так почему вы пытаетесь выяснить здесь что-то об отце?

— Потому что он исчез. Уже больше двух месяцев назад. А полиция… Ну, в общем, ваши коллеги, похоже, не знают, как его найти, — добавила она с легким упреком.

Ари убрал револьвер в кобуру.

— Ладно. Пойдемте отсюда. С меня выпивка в качестве компенсации за то, что я вас испугал, а вы расскажете мне все по порядку.

— Таким образом, мы видим, что наша цивилизация относится к нулевому типу, во всяком случае, не вполне достигает первого типа, поскольку мы пока используем лишь незначительную часть общей доступной энергии Земли. В своем первоначальном предположении Кардашев не предусмотрел промежуточные значения шкалы, но их добавил Карл Саган. Он также рассчитал, что современный рейтинг нашей цивилизации — ноль целых семь десятых по шкале Кардашева, оценив потребляемую нами энергию в десять тераватт. Как вы знаете, то, чем мы здесь занимаемся, могло бы позволить нам достичь или даже превысить тип один, и…

Слова выступающего с трудом доходили до Эрика Левина. Звуки доносились до него как сквозь вату. Постепенно он отвлекся от лекции и сосредоточился на том, что действительно занимало его вот уже несколько дней.

Сегодня вечером, когда молодой инженер входил в конференц-зал в южном конце подземного комплекса, на него словно снизошло озарение: он без конца думал о темных и мрачных помещениях в бункерах на Нормандском побережье, где побывал вместе с отцом в возрасте двенадцати-тринадцати лет. Грубые бетонные стены, комнаты без окон, за трибуной дежурного лектора красные с черным флаги — символ их общества: все было призвано воспроизводить нездоровую атмосферу бункеров, в которых скрывались нацисты во время Второй мировой. И даже восхищение Вэлдоном и уважение к их научному обществу не могли побороть неотвязные сомнения, которые все чаще терзали Эрика Левина.

Пока он не говорил об этом никому, даже своей жене Каролине, но уже не вполне был уверен в том, что его место здесь, в комплексе.

На самом деле после поспешного отъезда Чарльза Линча, о котором все, как ни странно, предпочитали молчать, Эрик словно увидел все в новом свете. Вопросы, возникшие в связи с этим внезапным исчезновением, заставили его переосмыслить как причины, по которым они оказались здесь, так и структуру их организации.

Трудно в этом признаться, но… он так легко позволил себя завербовать! В самом начале предложение стать членом «Summa Perfectionis» представлялось ему честью. Он был впечатлен — сегодня он сказал бы «ослеплен» — раскинувшейся по всему миру разветвленной сетью филиалов этого старинного ученого общества, его научными достижениями, славой самых именитых его членов и невероятными связями, которыми оно пользовалось в бесчисленных организациях, think tanks,[26]где имело свое лобби и всевозможные рычаги воздействия… «Summa Perfectionis» тогда представлялась ему самой благородной из всех частных научно-исследовательских организаций. Принадлежать к подобной организации означало идти в авангарде прогресса, преодолеть политические, религиозные, научные разногласия и оказаться там, где творится реальная наука. Это представлялось такой привилегией, что он никогда не осмелился бы высказать малейшее сомнение, удивиться некоторым, пусть и необычным, деталям.

Взять хотя бы ритуал симпозиумов. Теперь вся та эзотерическая галиматья, которой члены «Summa Perfectionis» наполняли свои выступления, казалась ему устаревшей. И сегодня вечером, слушая других участников дискуссии о шкале Кардашева, он словно видел их впервые. С них как будто осыпалась пудра, стерся грим. Все, что они говорили, невольно представлялось ему пародией, а то и страшной сказкой.

Но хуже всего было другое: секретность. Разумеется, подобное общество и не может быть слишком открытым, иначе все созданное ими немедленно разворуют. Ставки слишком высоки, а их исследования чересчур важны, к тому же они всё еще на стадии научных гипотез. Кроме того, многие организации наверняка завидуют средствам, которыми они располагают, чтобы справиться со своей задачей. Но почему он так легко согласился никогда ничего не рассказывать о проекте Рубедо, а главное — лишь отчасти быть посвященным в цель, в достижении которой принимал участие? Как мог он трудиться над осуществлением плана, зная о нем далеко не все? И как мог позволить запереть себя с женой в этом подземном комплексе, даже не вполне представляя, где он, собственно, находится?