обморок не доставил ей удовольствия.

– Ничего себе, – бросила она. – Он тебе сказал всего одно слово, и ты вырубился!

– Ну и что? – огрызнулся я.

– Это доказывает, что я был прав, – обернулся Мори к дочери. – Наш симулякр чрезвычайно впечатляет.

– А что он… этот Линкольн, сделал, когда я грохнулся? – спросил я.

– Он подобрал тебя и притащил сюда, наверх, – ответил Мори.

– О господи, – пробормотал я.

– Но почему ты упал в обморок? – Прис нагнулась и внимательно посмотрела на меня. – Ну и шишка! Ты просто идиот, Луис… Послушайте, там собралась целая толпа, слышите? Я была снаружи, у дома, и пыталась пройти внутрь. Можно подумать, что мы изобрели по меньшей мере Господа Бога. Они на самом деле молятся, а две женщины перекрестились. А некоторые, ты не поверишь…

– Хватит, – оборвал я ее.

– Может, ты дашь мне договорить?

– Нет, – отрезал я. – Заткнись, ладно?

Мы с ненавистью смотрели друг на друга, затем она резко поднялась на ноги.

– Ты знаешь, что у тебя губы разбиты? Лучше бы наложить пару-тройку швов.

Прикоснувшись к губам, я обнаружил, что они до сих пор кровоточат. Похоже, Прис говорила правду.

– Я отвезу тебя к доктору. – Она подошла к двери и стояла, ожидая меня. – Ну давай же, Луис.

– Не нужно мне никаких швов, – проворчал я, но все же поднялся и на трясущихся ногах последовал за ней.

Пока мы ждали лифта, Прис прошлась по моему адресу:

– Ты, оказывается, не такой уж храбрец.

Я промолчал.

– Ты отреагировал хуже, чем я. Хуже, чем кто-либо из нас. Честно говоря, я удивлена, Луис. Видать, ты куда менее устойчивый, чем кажешься. Могу поспорить, что когда-нибудь, при сильном стрессе тебя это здорово подведет. Могут возникнуть серьезные психологические проблемы.

Двери лифта открылись, пропустив нас внутрь.

– Разве это плохо – реагировать? – спросил я.

– Знаешь, в Канзас-Сити я сделала кое-какие полезные выводы. В частности, приучилась вообще ни на что не реагировать, если в том нет прямой выгоды. Я считаю, что именно это спасло мне жизнь, позволило справиться с болезнью и выйти оттуда. Такая же реакция, как у тебя, всегда плохой знак. Признак нарушения адаптации. Там, в Канзас-Сити, подобную штуку называют паратаксисом. Это когда эмоции вмешиваются в межличностные отношения и усложняют их. Неважно, какого рода эмоции: ненависть, вражда или страх, как в твоем случае, – все паратаксис. Если процесс усиливается, возникает психическое заболевание. И не дай бог эта штука победит – тогда ты шизофреник, наподобие меня. Поверь мне, это хуже всего.

Я держал платок у губ, слегка промакивая выступающую кровь. Я не мог объяснить, почему упал в обморок. Даже не пытался.

– Давай поцелую, – предложила Прис. – Перестанет болеть.

Я бросил подозрительный взгляд на нее, но увидел выражение самого искреннего участия. Это меня тронуло.

– Черт, – пробормотал я, – все и так будет в порядке.

На самом деле я чувствовал себя взволнованным и не мог смотреть на Прис. Я снова казался себе маленьким мальчиком.

– Взрослые так не разговаривают, – сказал я. – Поцелую, перестанет болеть… Что за чушь ты несешь!

– Я просто хотела помочь. – Ее губы дрогнули. – Ох, Луис, все кончено.

– Что кончено? – не понял я.

– Он живой, ты понимаешь? Я никогда не смогу снова прикоснуться к нему. И что же мне дальше делать? У меня ведь нет другой цели в жизни.

– О боже! – выдохнул я.

– Моя жизнь пуста, с таким же успехом я могла бы и умереть. Линкольн – это все, что у меня было. Все, что я делала, о чем думала.

Мы приехали. Дверь открылась, и Прис шагнула в вестибюль. Я последовал за ней.

– Ты знаешь, к какому доктору идти? – спросила она. – Думаю, я просто провожу тебя на улицу и вернусь.

– Отлично.

Однако когда мы сели в белый «ягуар», она снова заговорила:

– Скажи, что мне делать, Луис? Мне надо чем-то заняться прямо сейчас.

– Ты должна справиться со своей депрессией.

– Но у меня никогда не было ничего подобного.

– Понятно. – И тут я ляпнул первое, что пришло на ум: – Может, тебе сходить к священнику?

– Хотела бы я быть мужчиной! Природа так обделила женщин. Вот ты мог бы стать кем-нибудь, Луис, а каковы перспективы для женщины? Стать домохозяйкой или клерком, машинисткой или, в крайнем случае, учительницей.

– Доктором, – придумал я. – Накладывать швы на разбитые губы.

– Я не выношу вида больных, раненых или просто ненормальных. Ты же знаешь это, Луис. Именно поэтому я везу тебя к доктору – я не могу смотреть на искалеченных.

– Я вовсе не искалеченный, просто разбил губы.

Прис нажала на стартер, и мы выехали на дорогу.

– Я забуду Линкольна, – пообещала Прис. – И никогда не буду думать о нем как о живом человеке. С этой минуты он будет для меня просто вещью. Вещью для продажи.

Я кивнул.

– И я увижу, как Сэм Барроуз купит его! Это единственная моя цель. С настоящего момента все, что я делаю и думаю, будет подчинено Сэму Барроузу.

Если б я и хотел посмеяться над ее словами, то мне достаточно было взглянуть на ее лицо, чтоб передумать. Оно казалось таким открытым и несчастным, что у меня защемило сердце. Я снова молча кивнул. Всю дорогу, что мы ехали к доктору, Прис расписывала мне свою будущую жизнь, как там все будет прекрасно. Все это смахивало на какую-то безумную причуду, всплывавшую на поверхность из той бездны отчаяния, куда погрузилась Прис. Она не могла находиться в бездеятельности ни минуты, ей нужна была цель в жизни. Это – ее способ преодоления мира и наполнения его смыслом.

– Прис, – сказал я, – по-моему, твоя проблема в том, что ты излишне рациональна.

– Вовсе нет. Любой тебе скажет, что я поступаю в соответствии со своими чувствами.

– А я скажу, что ты во всем руководствуешься своей железобетонной логикой. И это ужасно. От подобной привычки надо избавляться. Я б на твоем месте попросил доктора Хорстовски помочь тебе стать нелогичной. Ты живешь так, будто твоя жизнь управляется безукоризненными геометрическими доказательствами. Так нельзя, Прис. Расслабься, будь помягче. Почему бы тебе не сделать что-нибудь просто так, без всякой цели. Понимаешь? Будь неосторожной, дурачься. Ты, например, можешь сейчас не везти меня к доктору. Вместо этого высади где-нибудь перед чистильщиком обуви, и у меня будет отличная пара начищенных ботинок.

– Твои ботинки и так сияют.

– Вот видишь, ты все время пытаешься быть логичной! А что, если остановиться на первом попавшемся перекрестке, бросить машину, зайти в цветочный магазин. И купить цветов, и бросать их в проезжающие машины.

– И кто будет платить за цветы?

– А мы украдем их. Просто возьмем и сбежим.

– Дай-ка подумать.

– Да не надо думать! Неужели ты никогда не крала за все детство? И ничего не сломала? Какую-нибудь общественную собственность, например уличный фонарь?

– Я как-то украла конфету в аптеке.

– Давай сделаем это снова, – загорелся я. – Снова станем детьми. Найдем какую-нибудь аптеку, стащим конфету из тех, что по десять центов штука. А потом присмотрим укромное местечко, например на лужайке, сядем и съедим ее.

– Ты не можешь. У тебя разбиты губы.

Я попытался говорить разумно и осторожно:

– Хорошо, признаю. Но ты-то можешь. Разве нет? Признай и ты тоже. Ты можешь прямо сейчас зайти в аптеку и проделать все это, пусть без меня.

– А ты придешь?

– Если хочешь. Или я могу ждать тебя с запущенным мотором