Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Волков: А скажите, Евгений Саныч, как вы начали разъединяться, как начали расходиться? Почему вообще это произошло?
Евтушенко: Я забыл закон один: с любимыми не расставайтесь! Особенно, когда они очень молоды. А я оставил ее тогда, когда нельзя было оставлять. И с ребенком… не выразил энтузиазма большого.
Волков: Но у вас ведь в это время уже были романы с другими женщинами?
Евтушенко: Ну и что? Но любви такой, как к Белле, у меня не было. Я был заворожен ею. Это была очень сильная любовь. Это правда.
Волков: А как она реагировала на то, что вы поздно возвращаетесь домой?
Евтушенко: Ну, как… Первый раз я точно помню, как это произошло. Она меня ждала, стол накрыла, тарелочки расставила… Потом я как-то пришел поздно, она спала, никакой тарелочки уже для меня не стояло. Потом мы столкнулись, вместе подъехали к дому – наши такси столкнулись. Вот так всё и случилось…
Я пытался однажды помириться. Я уже переселился, уехал – и не выдержал. Я приехал к ней ночью, и она мне не открыла дверь. Сказала: «Ты выпил, Женя. Не надо было приезжать». Она не оскорбила меня, ничем не обидела. Просто сказала: «Жень, не надо, ты сейчас выпивший…» Но я почувствовал, что у нее, наверное, кто-то был. А может быть, и не был. Да это не имеет значения. Поздно уже было. Вот и всё.
Конечно, это была очень большая любовь. Я обожал ее просто! Не просто любил – обожал! Это чувствуется по стихам. И я продолжал ее любить, понимаете? Я не умею разлюблять. Ну и что тут плохого? Я ни одной женщины не разлюбил, которых я любил по-настоящему.
Волков: А как вы прокомментируете саркастическую характеристику Ахмадулиной, которую дал один из ее мужей – Юрий Нагибин. Я вам прочту из дневников: «Ахмадулина недобра, коварна, мстительна и совсем не сентиментальна, хотя великолепно умеет играть беззащитную растроганность. Белла холодна как лед, она никого не любит, кроме – не себя даже, а производимого ею впечатления». Что вы на это скажете?
Евтушенко: Вы знаете, у Юрия Марковича есть замечательный рассказ про лягушонка. Кажется, «Синеногий лягушонок». Вы никогда не читали, нет? Это очень хороший рассказ. Но Нагибин невероятно изломанный человек был. В дневниках он оболгал всех. Он самого себя даже оболгал. Он таким плохим никогда не был в жизни. Вот, например, он меня в одном месте называет проходимцем. Ладно, ну назвал и назвал. Потом через несколько страниц говорит: я не могу понять, как такой душевно щедрый человек, как Женя Евтушенко, может восхищаться таким пустым фанфароном, как Поженян… Вот поверьте мне, он очень дружил с Григорием Поженяном. Поженян был очень забавный, смешной иногда. И не бездарный человек.
Волков: «Есть такое дерево…»
Евтушенко: Он был талантливый человек. Сам по природе. И я видел, как Нагибин любовался им бесконечно! И то же самое я видел, когда понял, что он влюбился в Беллу. Он влюбился в нее как мальчишка – и это при определенной доле цинизма, которая у него существовала. Мы уже развелись с Беллой, но часто виделись с ней. Я у нее дома бывал, дружил с ее мужьями, на первых порах даже к ним с Борей Мессерером захаживал в гости. Это потом отдаление начало происходить. Ей просто не разрешали со мной видеться. Я не хочу во всё вдаваться, но когда я написал стихи и на ее панихиде хотел их прочесть, мне не дали этой возможности. Ну как это можно?
Волков: А скажите, вот есть стихотворение «Одной знакомой»: «А собственно, кто ты такая…» Оно к Ахмадулиной обращено?
Евтушенко: Нет, это стихи о России.
Волков: А некоторые воспринимают их как стихи, обращенные к Ахмадулиной.
Евтушенко: Да, может быть, был момент какой-то обиды, что-то переплелось. Может быть. Но все-таки это стихи о России. Даже больше, чем о России, – оно о личном.
Я никогда не забуду случай в Молдавии, в 1974 году, когда я приехал туда вместе со сборной командой ветеранов СССР по футболу, Хомич меня пригласил. Единственный раз мне дали поносить майку сборной СССР – так, немножко с Эдиком Стрельцовым на поле показаться. Это описано в моем романе «Не умирай раньше смерти», по-моему, хорошие очень куски. Мы сидели в гостях у каких-то болельщиков молдавских, простых людей, а я только-только написал это стихотворение, прочитал и спросил: «О чем эти стихи?» И одна женщина: «Ну о России конечно». Да, это были о России стихи.
Волков: Прочтете?
Евтушенко: Конечно. Это стихи о России!
Разве я мог бы назвать Беллу мразью когда-нибудь?
вот, это, конечно, Белла. А в том стихотворении, о России, там, может быть, что-то подсознательно перемешано.
Волков: Проскользнуло.
Евтушенко: Проскользнуло что-то, да… Вот один довольно мне близкий человек, с которым я часто вижусь по профессии, обвиняет меня до сих пор: «Зачем вы испортили ваше стихотворение?…» Это стихотворение «Ты спрашивала шепотом…». Потому что я сам себя обвинил за это! Я понял, что там было что-то неправильное, какой-то нюанс. А дело было в слове «жалкая»!
Это неправда была! Потому что женщина, которая меня любит, не может быть жалкой. Это я был жалок, когда у нас с ней не случилось так, как мне хотелось. Это я был жалок! И я убрал это слово.
Волков: Я, кстати, хотел спросить, к кому обращено это стихотворение.
Евтушенко: Это Беллино. Это Белле. Хотя вдруг посвящения мне стали исчезать из ее собрания сочинений, но мы с ней не ссорились. Никогда не ссорились. Если даже кто-то и запрещал ей со мной видеться, она всегда через мою жену Машу передавала мне приветы. А на вторую мою свадьбу она вообще пришла с фартучком и помогала мне. И так всегда. Даже незадолго до смерти. Ее так хотели поссорить со мной, а она не позволила. Так что видите, я правильно почувствовал, когда убрал это слово. Да мне даже не важно, что это стало похуже поэтически. Я не мог просто это читать! Никогда она не была жалкой. Женщина, которая любит, никогда не бывает жалкой. Никогда!