Прошло еще сколько-то лет, Груня жила со своим мужем и дочкой счастливо, а Луша все помирала от зависти. С того, небось, и с лица спала, и не сватался к ней никто. Вот-вот – и в старых девках засидится!

И вот однажды ушел ее отец, Петр Митяхин, в отхожий промысел: был он печником, а значит, часто оставлял дочь одну. Ох как жалела Луша, что в доме Василия и Груни печь исправна, не дымит да не пышет попусту искрами! Случись такое, они, конечно, позвали бы Лушиного отца помочь печку наладить, а уж дочка папашу всенепременно бы уплакала, чтобы он какую-нито пакость сотворил в этой печи.

Отец Луше часто рассказывал, что творят печники с теми, кому хотят отомстить – например, за недостаточный расчет! Митяхин однажды и сам, обиженный хозяйской жадностью, вмазал в трубу две незаткнутые бутылки – по самые горлышки вмазал. Хороша вышла печь – и тепло дает, и кашу варит, и пироги печет, – только в трубе знай свистит кто-то, да так, что страшно жить: никак, завелись черти-дьяволы!

Позвали хозяева Митяхина снова. «Поправить, – говорит он, – можно, только меньше десятки не возьму». Уперлись хозяева – дорого, мол! И правда – дорого, Митяхин и сам знал, что заломил несусветное… Сошлись на семи рублях, однако Митяхин не сомневался, что рано или поздно возьмет свое. Разобрал трубу, бутылки вынул, а вместо них положил гусиных перьев. Свист прекратился, но кто-то стал в трубе охать да вздыхать.

Хозяева опять к Митяхину: что, мол, за притча? А тот руки врозь: знать не знаю, ничего не ведаю, небось печка обиделась, ворчит на вас, что вы с печником неладно разочлись! И опять за свое: коли дадите десятку, да вперед, уговорю печку, чтоб не обижалась на вас, чтоб пекла-варила-грела исправно, как положено доброй печи в добром доме, да не ворчала на хозяев понапрасну.

Конечно, хозяева не дураки были, поняли, что печник их на бобах разводит, однако делать нечего: печь-то житья не дает! Пошли на его условия, разочлись честь по чести, и тогда Митяхин сладил все как надо.

Очень хотелось Луше, чтобы отец какой-нибудь хитростью, на которые печники горазды, жизнь испортил Груне и Василию, однако, как уже было сказано, не было у них в услугах Митяхина надобности.

Ну вот, значит, ушел Лушин отец на промысел, а дочка осталась одна. А в ту пору малина поспела – пошли девки в лес по ягоду, Луша с ними. Набрели на большой малинник, однако Луше он что-то не показался. Отошла она в сторону, потом дальше, дальше… даже и не заметила, что отбилась от своих, а когда спохватилась, начала аукать да кричать, однако никакого отклика не услышала: знать, далеко забрела. Только отголосье вторило ей, да и то тихое какое-то! Луша помнила, что тихое отголосье предвещает непогоду, однако позабыла, что вторит человеку в лесу сила нечистая – леший!

Ходила она, бродила, наконец набрела на какую-то тропинку средь высокой травы. А уже вечереет, а уже темнеет, и гроза вроде бы собирается… «Пойду по этой тропе, – думает, – небось куда-нибудь она меня да выведет: либо к жилью, либо на дорогу торную, а там, глядишь, какого-нибудь путника встречу, он меня и выведет».

Шла-шла Луша неведомо куда, наконец заплелись у нее ноги от усталости и прилегла она отдохнуть прямо на тропе.

Вдруг слышит чьи-то шаги! Вскочила испуганно и видит: выходит из-за куста молодец-красавец в барской одежде, с ружьишком за плечами.

– Добрый путь, – говорит, – красавица, что в лесу делаешь одна-одинешенька?

Луша, дичась и стыдясь, поведала ему свою беду: заплуталась, мол, дороги домой, в Курдуши, отыскать не могу!

– Так ты из Курдушей? – говорит встречный, играя глазами, зелеными, будто трава. – Далеко же тебя занесло! Я дорогу-то знаю, проводил бы тебя, да гроза, вишь ты, вот-вот грянет. У меня тут балаган охотничий поблизости – давай-ка там непогоду переждем, а потом я тебя в Курдуши и сведу.

Прошли еще немного по тропе и впрямь наткнулись на балаган. Забрались туда. У барина в ягдташе хоть и не было дичи, однако нашлись в его охотничьей сумке и хлеб, и мясо, а во фляжечку его было налито винцо, да такое сладкое да вкусное, какого Луша никогда в жизни не пробовала, причем сколько они ни пили из этой маленькой фляжечки, винца не убавлялось.

Тут бы Луше и спохватиться, что дело диковинное, неладное, однако она враз опьянела, и не столько от вина, сколько от взглядов, которые исподтишка бросал на нее зеленоглазый барин.

– Так ты, – говорит он, – значит, из Курдушей… А знаешь ли, почему ваша деревня так называется?

– Да, – отвечает Луша, – знаю. В старые времена водилось в окрестных лесах множество лис, которые кур крестьянских душили, вот деревню так и начали называть. Потом лис всех повыбили или повыловили, теперь едва ли сыщешь в лесу хоть одну, а название как прилипло.

Барин ну хохотать!

– Сейчас расскажу, кто такие курдуши, – говорит наконец, отсмеявшись. – Это злые духи, которые ведьмам и колдунам помогают в их работе. Ты небось слышала, что всякий колдун или ведьма с дьяволом кровавый договор заключают на продажу своей души? От грамотных он требует расписки кровью, а неграмотным велит кувыркаться несколько раз через ножи, воткнутые в землю. И как только договор заключен, дьявол на всю жизнь приставляет к новообращенным колдунам для услуг мелких да бойких бесов. Они и зовутся курдуши. В самом деле: если увидит такой бес чужую курицу, то непременно ее придушит и сожрет вместе с перьями, однако главная его польза для колдуна или ведьмы в том, что он всячески хозяину своему помогает. Скажем, надо колдуну порчу на неугодного навести и решил он это сделать относом. Раздобудет какую-нибудь вещь, снятую с тяжело больного, а сам отнести вещь опасается: вдруг кто приметит да потом на колдуна укажет? Мир крещеный, знаешь ли, иной раз зело недобр бывает что к знахарям, что к ведьмам с ведьмаками. Запросто красного петуха могут им в избу подпустить! Вот тут-то своему хозяину курдуши и помощники. Берут они порченую вещицу да относят куда надо. Или заклятый порошок бросают по ветру на обреченного. И щепотку земли со следа, и волосы с головы жертвы принесут колдуну – все прихоти его исполнят!

– Значит, чтобы порчу на кого-то навести, надо непременно курдушей в услужении иметь? – спрашивает Луша.

– Можно и без курдушей обойтись, если смелости набраться. А тебе что, охота кого-нибудь испортить? – ухмыляется барин.

– Да я просто так спрашиваю, – заюлила глазами Луша, хотя мысль о том, как помешать Груниной счастливой жизни, никогда ее не покидала. – Просто так! Разные ведь хитрости есть? Отчего бы им не научиться?

– Ну, я тебе про эти разные хитрости сколько хочешь могу наговорить, – сказал барин, – потому что человек я весьма ученый, и книг много колдовских прочел, и людей, к этому причастных, не единожды слушал. Да, много способов имеется, чтобы извести неугодных людей, вот только на одного доку всегда другой дока может отыскаться, посильней, на одного знатку другой знатка сыщется, покрепче, который любую порчу снять может. Одно только средство есть, от которого ни отчитать невозможно, ни исцелить.

– Какое же это средство? – спрашивает Луша, и аж голос у нее задрожал, так захотелось узнать, как же Груню погубить можно наверняка.