Когда мы на пятый день остановились где-то в степи, вздохнули с облегчением – неизвестность, этот злейший враг человека, к ччастью, закончилась. Когда мы отошли достаточно далеко от железнодорожной линии, последовала команда «Стой!». Сначала нам позволили лечь на жесткую, сухую степную траву и загорать на все еще жарком октябрьском солнце. Самые сильные из нас вернулись к составу забрать больных. У кого еще оставался хлеб, сидели и жевали. Те, кто нашел в карманах обрывки бумаги, скручивали цигарки. Не из махорки, а из сухой степной травы. Куда ни глянь, ни следа ограды с колючей проволокой. И мы даже могли бы почувствовать себя свободными людьми, если бы не конвоиры, оцепившие нашу группу.

Свободные люди! Вдали виднелось какое-то поселение. Там ходили люди, каждый шел, куда хотел. Возможно, и они недоедали, и у каждого, несомненно, были свои ежедневные заботы. Но они были свободны. Понимали ли они в полной мере свое счастье? Вряд ли. Для этих людей само собой разумелось, что они могут пойти, куда хотят, и будут делать, что захотят.

Мыслями я унесся далеко на Запад, где еще вряд ли известно, что означает несвобода. Вспоминал друзей и знакомых, которые сейчас наверняка озабочены отсутствием маленьких земных радостей и бытовых удобств и не понимают, что все это не имеет значения в сравнении с грозящей миру несвободой. Они всецело поглощены мелочами и не знают, что небо просто так одарило их сокровищем из сокровищ, которое несравнимо дороже всего, что человек вообще может приобрести. И если судьбе будет угодно вновь – я почти не решался надеяться на такое счастье – одарить меня свободой, я всю оставшуюся жизнь буду призывать мир как зеницу ока хранить это право.

Из размышлений меня вырвала автоколонна грузовиков, приблизившаяся к нам. Нам было приказано разбиться на группы по 40 человек. Каждая группа разместилась в кузове грузовика, и длинная колонна тронулась с места. Прямо по степной траве. Потом мы добрались до дороги, по которой машины, увязая в песке и поднимая пыль, продолжили путь. Полчаса спустя колонна остановилась у лагеря, расположенного в огромном зеленом оазисе.

Мы молча смотрели на то, что открылось нашим взорам. Понятие «лагерь» до сих пор включало для нас такие составляющие, как песок и унылый пейзаж, землянка и колючая проволока. Здесь же лишь колючая проволока свидетельствовала о том, что это лагерь. Гигантский, покрытый травой квадрат был весь засажен деревьями и кустами. Аккуратные одноэтажные каменные домики разбросаны среди зелени. Ровная дорога вела к расположенному в отдалении узбекскому селению, утопавшему в зелени персиковых деревьев. По этой дороге двигалась группа людей к лагерю. Судя по одежде и внешнему виду, это могли быть только военнопленные. Они спокойно шли, причем даже без конвоя.

Мы безмолвно переглянулись. Мы все еще так и продолжали сидеть в кузовах, дожидаясь приказа. А приказа не было. После довольно долгих переговоров начальника нашей колонны с дежурным офицером у пропускного пункта, транспорт снова тронулся с места и поехал к узбекскому селению.

На окраине селения возвышалось большое каменное здание, окруженное колючей проволокой. За этим зданием высилась дымовая труба.

Нам было приказано сойти и собраться за колючей проволокой. У здания мы увидели нескольких человек, в которых сразу узнали немецких военнопленных. Вид у них был здоровый, и внешне они сильно отличались в своей поношенной, но чистой военной форме от нас, прибывших сюда в наших пестрых лохмотьях. Но больше всего нас поразило то, что все эти люди были с нормальными, аккуратными прическами. С тех пор как нас в тюрьме обрили наголо, длинные волосы, то есть обычная прическа, стали для нас символом свободы человека, которой нас лишили.

На террасе у входа стоял высокий, худощавый немец и с любопытством разглядывал толпу вновь прибывших. А вновь прибывшие, тем временем, успели сгруппироваться по национальному признаку. Мы, шестнадцать немцев, тоже стояли кучкой.

И когда этот немец разглядел нашу кучку, тут же подошел к нам.

– Вы – только что прибывшие немцы, – без тени сомнения произнес он. – Пойдемте со мной, я назначен руководить помывкой. У вас совершенно жуткий вид! Но все позади. Здесь вам будет хорошо.

– А много немцев в этом лагере? – спросил Райзер, беспомощно моргая – он был без очков.

– 200 немцев и около 1200 японцев, – сообщил немец. – Но все хозяйственные вопросы, включая баню, решаем мы, немцы. Я начальник бани. Меня зовут Руди. И мы будем следить, чтобы у вас никаких сложностей не возникало. Но вы об этом не распространяйтесь. Поступил строжайший приказ не вступать с вами в контакт. Нам было сказано, что вы – шпионы, а не военнопленные, то есть преступники. Это все, разумеется, чушь собачья. Если что, вы только скажите нам, в чем дело! Мы здешние порядки хорошо изучили. Но внешне старайтесь держаться подальше от остальных. Поймите меня правильно. Мы всегда вам достанем все, что понадобится, стоит вам только сказать.

С этими словами Руди проводил нас в баню, где мы скинули с себя свои грязные лохмотья.

– Вам, шестнадцати человекам, я выдам другую одежду, чтобы вы на людей были похожи. Но об этом ни слова. Пусть это останется между нами. А вот Альберт, наш парикмахер, он вас подстрижет перед помывкой.

– Нас стричь не надо, – хором запротестовали несколько человек наших. – Мы довольны, что здесь разрешают отращивать волосы.

Руди с сожалением пожал плечами:

– В таком случае разгуливайте лысыми. Приказ свыше.

Заметив, как вытянулись у нас лица, он решил нас чуть успокоить:

– Это из-за вшей. Вас нужно как следует отмыть от них. Не беспокойтесь! Думаю, самое страшное позади. Иначе вас бы сюда не привезли, а отправили бы куда-нибудь подальше.

Мы весьма неохотно расстались со своими, успевшими отрасти, ежиками. Потом встали под горячий душ, откуда вышли чистыми и освежившимися. Тут же лежала приготовленная для нас одежда и чистое белье. Одежда была вполне приемлемая.

Мы группами следовали из бани под охраной всего лишь одного конвойного в лагерь. Когда ворота лагеря открылись, мне показалось, что мы входим в парк. Вокруг собралось много-много японцев и поменьше немцев. Все с нескрываемым любопытством уставились на нас. Ну конечно, мы же настоящие шпионы! К нам и подходить нельзя. Широкая асфальтированная дорожка проходила через лагерь от самых ворот, разделяя лагерную территорию надвое. Как выяснилось, в центре лагеря эта дорожка пересекалась с еще одной, такой же. То есть лагерь был разбит на четыре огромных квадрата, отделенных друг от друга колючей проволокой. Из одного квадрата в другой можно было попасть только через проходную, охраняемую солдатом. Здесь в этом квадрате размещались военнопленные. Второй квадрат включал пищеблок, кладовые и другие хозпостройки. В третьем квадрате предстояло разместить нас, «шпионов». Последний, четвертый квадрат отличался красивыми старыми деревьями и прекрасно ухоженными садами. Вот туда нас и вели.

Миновав множество красивых клумб и газонов, мы приблизились к солидному одноэтажному дому, который явно знавал лучшие времена. В саду и перед домом сидели люди, одетые в белье и больничные халаты. Главным образом японцы, но были и европейцы. Мы удивленно, молча разглядывали этот госпиталь. Больше года мы не видели ничего, кроме полуразвалившейся рухляди. Здесь же все говорило о том, что это действительно медицинское учреждение, оборудованное по всем правилам. Из входной двери показался европеец, секунду или две он смотрел на нас и подошел к нам, немцам.