— Ты что?.. Наташа, ты что?.. — залопотал я, но ладошка жены зажала мне рот.

— Не надо, не говори ничего! Пусть!.. Пусть все, что угодно, у тебя было и с кем угодно! Пусть! Я сама виновата! Я знаю… Я такая… холодная, сдержанная… Ты ждешь от меня чувств, страсти, а я… Но это не оттого, что я не люблю тебя, Матвей!.. Не оттого!.. Я ведь… я очень тебя люблю!.. Просто… я вот такая… какая есть… Ну, не могу я стать другой! Не могу переступить через себя, ничего поделать не могу!.. Словно сидит во мне этот тормоз и не позволяет мне проявить то, что ты ждешь… Но ты не думай, Матвей, мне нужен ты, нужны твои ласки!.. Я буду что-то менять в себе, буду пытаться стать такой, какая нужна тебе… Ну, хочешь, я… вот прямо сейчас… — Наташа неуклюже ткнулась мне губами в ключицу, чмокнула меня в грудь, живот, подалась еще немного назад, вновь опустила голову…

Я не сразу сообразил, что она собирается делать, а когда до меня дошло, я почувствовал, что вспыхиваю весь — от пяток до макушки!..

— Нет, нет!.. — отпрянул я, натягивая на живот одеяло. — Наташа, не надо!..

Жена уткнулась лицом в подушку и заплакала. Громко, навзрыд. Сквозь судорожные всхлипы глухо слышалось:

— Совсем… не любишь… Без тебя… не могу!.. Люблю!.. Только ты… один… нужен!..

Каждое ее слово, каждая фраза хлестала меня саднящей, жгучей болью. Я ожидал от Наташи истерики, но совсем не такой. То, чему я стал свидетелем только что, никак не укладывалось в построенные мною заранее варианты нашего объяснения… Я и представить себе не мог, что, оказывается, испытывала по отношению ко мне жена, что она чувствовала, о чем думала, чем терзалась!

А я, бездушный, черствый и — правильно сказала Маша — тупой… Как я относился к жене? Почему не сумел разглядеть раньше?! Почему я вообще не могу определить, что меня любят? Может быть, потому, что не умею любить сам?.. Но разве я не люблю?! Ведь я люблю Майю. Я мечтаю о ней, хочу ее. Я попытался вызвать в памяти желанный образ, но мне почему-то никак не удавалось это. Потому ли, что рядом плакала от неразделенной любви другая женщина?..

Я прислушался. Наташа все еще всхлипывала, но дыхание ее стало ровнее. Она лежала все так же, уткнувшись лицом в подушку. Глаза мои привыкли к темноте, и я различил ее худенькие, изредка вздрагивающие плечи, по которым разметались темные, а сейчас и вовсе черные, длинные, такие любимые мною когда-то волосы. Я невольно коснулся их рукой, и Наташа тотчас откликнулась — вздрогнула, метнулась ко мне, прижалась к груди, зашептала что-то быстро-быстро, касаясь влажными губами кожи…

И я почувствовал, как сильно хочу ее сейчас! Такое случалось со мной в последнее время только во сне… Шарахнуло внизу живота жаркой сладостью, заныло, задергалось, просясь наружу… Я резко сдернул трусы, услышав, как с жалобным звуком лопнула резинка, прижался пылающей твердостью к бедру жены, потянул кверху ее ночную рубашку, скользя предплечьями по гладкой, горячей коже…

Наташа мелко задрожала, стала лихорадочно помогать мне. Ночнушка трещала по швам, не желая сдаваться, но вскоре была побеждена и отброшена на пол. Жена подалась ко мне, выгнула спину, приподняв живот и расставив ноги.

Я горел желанием тотчас же ворваться в нее, но понял, что должен сделать сейчас нечто большее… Я понял это не сознанием, не холодным рассудком, а чем-то гораздо более глубоким, древним, что уходило корнями в естественную, природную, животную мою сущность. Я действовал на уровне инстинктов, а значит — по-настоящему, безусловно правильно…

И я нежно, но решительно уложил Наташу на спину, лег на нее чуть сбоку, обняв ее горячее, гладкое бедро и стал целовать ее так, как не целовал еще за все тринадцать лет нашего знакомства. Сначала жена отвечала мне нехотя, неумело, как всегда… Но потом словно проснулась, ее губы и язык ожили и стали отвечать мне, пусть не всегда так, как мне хотелось, но самое главное — страстно и искренне. А я уже направился ниже, к шее, ненадолго приподнялся к уху, пробежал языком по краю раковины, лизнул мочку, сжал ее зубами, не сильно, но так, что Наташа охнула и задрожала уже не мелко, словно от озноба, а сильно, выгибая спину, вонзая в мою кожу ногти…

Тело жены призывно белело в темноте, и мне стало невыносимо обидно, что я не могу видеть его, что я так и не видел его, полностью обнаженное, ни разу, по сути, за все тринадцать лет!.. Я привстал, протянул руку и дернул за шнурок торшера. Наташа громко охнула, ухватилась за край одеяла и попыталась натянуть его на себя. Но я прижал одеяло рукой, а потом и вовсе отбросил его в сторону.

— Не надо, милая, — сказал я, глядя в изумительно прекрасные, серые — но не оттого, что были родом из будничной яви, просто это тоже был один из волшебных цветов сказки, — испуганно-огромные глаза. — Ты так красива! Дай мне полюбоваться на тебя!..

Я ожидал привычных возражений, но жена, помедлив всего пару мгновений, расслабленно откинула голову на подушку и сделала что-то еще, какое-то неуловимое движение, отчего мне показалось, что само ее тело шепнуло: «Я твое! Люби, ласкай, возьми меня!»

И я вознаградил прекрасное тело всей своей нерастраченной нежностью. Я осыпал его страстными поцелуями, самыми изысканными ласками, на которые толкала моя взбудораженная фантазия!.. А Наташа благодарно принимала их все… Пусть она еще не раскрепостилась настолько, чтобы дарить мне ответные ласки, но мне это сейчас было и не нужно. Оказалось, что давать — ничуть не менее сладостно, чем брать.

А когда мои губы и язык очутились там, где я и в мечтах своих боялся их представить, когда они превратили меня в пульсирующий комок ликования, я почувствовал, я наконец понял, что Наташа испытала то, что я уже не надеялся ей дать никогда в жизни! Она изгибалась и стонала, она вцепилась в мои волосы и так прижала голову, что я боялся задохнуться… Но задыхался я в первую очередь от невыносимого, невозможного счастья, ощущая сладкие судороги изумительно прекрасного женского тела, слушая бессвязные, восторженные вскрики и стоны жены.

А потом, словно в награду, я позволил и своему естеству получить долгожданную разрядку. Я вошел в Наташу медленно, запечатлевая в сознании каждый невероятно сладостный миг… Я слился с женой, стал с ней одним целым, прочел ее мысли, ощутил ее желания… И понял, что никогда не смогу от нее уйти.

Все закончилось, к огромной моей досаде, очень быстро — слишком уж я перевозбудился. Но Наташа успела все-таки еще раз достичь высшей точки… И лежала теперь с закрытыми глазами, разметав по подушке и моей груди темные шелковистые волосы, раскинув руки и ноги, расслабленная, умиротворенная, счастливая…

Внезапно она распахнула глаза, их прозрачная серость подернулась темной завесой тоски и тревоги, и жена прошептала:

— Не уходи от меня, Венечка! Пожалуйста, не уходи!..

И столько в этих двух фразах было безысходности, столько нежности, невысказанных чувств, надежд и желаний, что я просто не мог сказать в ответ ничего иного, как:

— Не уйду…

А Майя в ту ночь мне так и не приснилась.