Когда поднимается занавес в начале драмы, Фивы страдают от еще одного мора. Оракул возвестил, что чума отступит тогда, когда будет раскрыто имя убийцы предыдущего царя – Лая. Эдип призывает к себе старого и слепого пророка Тиресия, а затем шаг за шагом разворачивается захватывающий и яркий процесс познания Эдипом самого себя; процесс, полный ярости по поводу правды и в отношении к тем, кто является носителями этой правды; процесс, наполненный всеми другими аспектами человеческой борьбы против признания собственной реальности. Интересно, что Фрейд после просмотра драмы на сцене воскликнул: «О да, это и есть психоанализ!»

Слепота Тиресия символизирует то, что ухватить сущность внутренней реальности человека и познать ее – получить представление о ней на уровне озарения – может оказаться проще, если не отвлекаться на всяческие коллизии, связанные с внешними моментами.

Тиресий поначалу отказывается отвечать на вопросы Эдипа о том, кто же убийца, говоря:

В ответ на новые требования и угрозы Эдипа он продолжает:

Драма затем развивается в направлении постепенного открытия Эдипом самого себя, а источником правды при этом является не сам Эдип, а Тиресий. Поэтому можно сказать, что Тиресий – это психоаналитик. Эдип демонстрирует всю гамму реакций, таких как сопротивление и проекция, по мере того, как он все более яростно борется с истиной, при этом все ближе и ближе оказываясь к ней. Он обвиняет Тиресия в том, что тот готовится предать Фивы – не поэтому ли он отказывается говорить?

Старый провидец отвечает:

Затем, взрываясь в проекции своего гнева, Эдип обвиняет в убийстве Лая самого Тиресия. А когда раздраженный пророк, наконец, открывает царю правду о том, что сам Эдип и есть убийца своего отца, Эдип обвиняет Тиресия и брата своей жены Креонта в том, что эти слова являются частью их стратегии по захвату власти в государстве.

Жена Эдипа Иокаста пытается убедить его не придавать никакого значения обвинениям пророка и разражается такой человеческой тирадой:

Теперь сама Иокаста – его мать, на которой он женился, – начинает понимать ту ужасную правду, осознание которой ожидает Эдипа. Она отчаянно пытается отговорить его:

Когда же Эдип продолжает настойчиво добиваться правды, куда бы она его ни завела, какой бы она ни оказалась, она отчаянно взывает:

Ничто не может разубедить Эдипа и заставить отказаться от его стремления узнать, кто он и откуда. Он должен знать и принять свою собственную реальность, свой миф и свою судьбу.

Старый пастух, который спас младенца Эдипа от смерти в горах, наконец доставлен к царю. Он единственный человек, который может восполнить недостающее звено в этой роковой истории.

«Увы, весь ужас высказать придется…» – вопиет пастух. На что Эдип отвечает: «А мне – услышать… Все ж я слушать должен».

Когда Эдип узнает всю трагическую правду о том, что он убил своего отца и женился на своей матери, он выкалывает себе глаза – как орган зрения. Его первым наказанием, которое он накладывает сам на себя, будет ссылка, но в дальнейшем, в «Эдипе в Колоне» – второй драме цикла, наказание исходит уже от Креонта и государства. Теперь трагедия описала полный цикл – круг замкнулся. В первый раз он оказался в изгнании, будучи младенцем нескольких дней от роду, по приказу своего отца, и теперь, будучи уже стариком, он снова оказывается изгнанником.

Это изгнание – захватывающий и символический акт с нашей современной психоаналитической точки зрения. Ведь в предыдущих главах мы говорили о том, что самая большая угроза и самая глубокая причина тревожности и страхов для американца конца двадцатого века – это не кастрация, а остракизм, ужасающая судьба оказаться изгнанным из своего круга. Многие современные мужчины кастрируют себя или разрешают себя кастрировать из-за страха быть изгнанными, если они этого не сделают. Современный человек отказывается от власти и комфорта, если ему угрожают перспектива и опасность остракизма.

Ответственность, а не вина

А теперь мы обратимся к драме, которая раскрывает исцеляющие, интегрирующие аспекты мифа об Эдипе, а именно – «Эдип в Колоне». Старого и слепого Эдипа за руку ведет в Колон – находящуюся в нескольких километрах от Афин рощу – его дочь Исмена. Там старик останавливается для того, чтобы поразмышлять о своих проблемах и отыскать хоть какой-то смысл в тех ужасных передрягах, в которых ему довелось побывать.

В этой драме очень мало действия. Она почти полностью посвящена размышлениям над теми трагическими страданиями, которые выпали на его долю, тому, что же он вынес для себя из всего этого. Насколько я знаю, эта драма никогда не упоминалась в американской литературе по психоанализу, что само по себе крайне удивительно. Одной из причин такого пренебрежения является то, что обсуждение объединяющих функций мифов, как правило, вообще опускается из дискуссий на тему психоанализа. Но если углубиться в детали, то следствием буквального толкования данного мифа, заключающегося в том, что он – о сексе и об отцеубийстве, является требование остановиться, когда все оказывается прояснено, наказание назначено, а ситуация принята – как это происходит в конце «Царя Эдипа».

Но рассматривая этот миф как описание борьбы героя за правду о самом себе, нам, несомненно, следует двигаться дальше, вслед за Софоклом, чтобы увидеть, как человек приходит к согласию со смыслом всех деяний, совершенных Эдипом. Поэтому следующая драма – об этапе примирения Эдипа с самим собой, с окружавшими его людьми в лице Тесея и афинян, в конце концов, примирения с самим смыслом своей жизни. «Так как боги, которые ввергли тебя в пучину (страданий. – Примеч. пер.), сейчас поддерживают тебя», – говорит его дочь Исмена.