…и он осознал то, что его отец невиновен и что он проецировал на отца свое соперничество эдиповой природы, и что это, как он позже понял, на самом деле не соответствовало действительности. Поэтому отказ от своих представлений о соблазнении со стороны родителей был частью открытия истины об Эдиповом комплексе. Его собственные личные фантазии заставили его прийти к этому новому выводу. Именно поэтому он в 1897 году изложил в письме к Флиссу «роковую новость» о том, что все эти истории соблазнения, в которые он раньше верил, не были на самом деле правдой[58].

Слияние воедино всех этих элементов снова и снова говорит нам о том, как друг с другом соотносятся память и мифы. Драма в треугольнике «мать-отец-ребенок» продолжается, воспроизводя саму себя не в виде воспоминания о некоем факте, но как нечто динамичное, развивающееся и активное. Миф всегда интерпретируется по-новому, он тоже развивается, меняется, даже добавляет сам себе какие-то новые элементы. А потом, когда воспоминания оживают, они становятся чем-то большим, чем просто воспоминаниями: они уже приобрели характер мифа. В самом деле жестокость Лая, отправившего младенца Эдипа умирать, повесившаяся Иокаста, Эдип, выпытывающий секреты старого Тиресиаса, а затем выкалывающий себе глаза, – это все части того великого мифа. В этом смысле психоанализ представляет собой отражение основных типов межличностных взаимоотношений, которые дошли до нас со времени зарождения истории человечества.

Этот треугольник – расцвеченная тысячами оттенками разных цветов модель вечных отношений – является той лестницей, по которой ребенок должен вскарабкиваться по мере своего роста. Для нас огромный интерес представляет тот факт, что Фрейд испытывал чувство сожаления по поводу того, что он был вынужден прийти к такому выводу. Фрейд рассматривал это как большую потерю. «В процессе обрушения всех ценностей только психологическая теория остается нетронутой»[59], – писал он Флиссу. Именно после этого он обратился к написанию своей первой и наиболее значимой книги «Толкование сновидений». Его новые представления о психологии и его новое понимание того, что есть мифологическая истина, послужили фундаментом для этой работы.

Используя язык мифов, Фрейд, как и Эйнштейн, создает символическую структуру – всеобъемлющее психологическое уравнение, которое открывает новые возможности для научного знания и избегает любых намеков на то, что он провозглашает вечную истину[60].

Далее Федер добавляет следующие утешающие слова: «Если мы живем в ситуации такого парадокса, то можем наслаждаться нашим существованием на этой планете»[61].

Фрейд пришел к заключению о том, что мифы показывают «осознаваемое невежество и бессознательную мудрость». Тем, кто считают, что наша современная культура вышла «за пределы мифа», хорошо бы спросить себя: «А может быть, мы как раз и показываем именно это «осознаваемое невежество и бессознательную мудрость»?»

Мифы о любви и смерти

В мифологии Фрейда наиболее впечатляющим является описание вечного конфликта между Эросом, олицетворяющим миф о любви, и Танатосом – мифом о смерти. Первый из них объединяет людей, порождает дружбу, взаимозависимость и все основные конструктивные аспекты, работающие на создание некоего единства нас с нашими собратьями – и мужчинами, и женщинами. То, что мы оказываемся способными жить, испытывая при этом определенные чувства радости и удовольствия, близости и доверительности в отношениях с близкими нам людьми, является выражением мифа об Эросе – именно так все это трактует Фрейд. Это позитив, созидание, жизненное тепло, которые мы видим во множестве проявлений, таких, например, как культурное творчество гетевского Фауста в последней главе, или в переживаниях и испытаниях Пер Гюнта, преодолевшего горы и моря и, наконец, осознавшего и принявшего свою любовь к Сольвейг. Фрейд представляет Эрос как эпицентр внутренних сил, формирующихся для схватки, – сил, которые ничем другим не могут быть созданы. Из конфликта Эроса с Танатосом рождается цивилизующая сила, которая стремится обуздать примитивные деструктивные стороны человеческой натуры.

Как мы отмечали, Эрос ведет борьбу со своим антагонистом – Танатосом, мифом о смерти. Точно так же, как существует множество градаций у Эроса, и Танатос включает в себя много фаз, таких как болезнь, усталость и все остальное, что Пауль Тиллих называл «небытием». Разрывающие нас на части силы, страх перед конечностью бытия, все то, что борется с Эросом, включено в миф о Танатосе. Этот конфликт между любовью и смертью, говорил Фрейд, является «битвой гигантов, которых няни пытаются умиротворить своими колыбельными, в которых рассказывается о небесах»[62].

Из этой постоянной борьбы и выковывается цивилизация. В результате конфликта между Эросом и Танатосом создаются произведения искусства, пишутся великие стихотворения, возникают идеи. Без этой борьбы не было бы истинного творчества. Эрос сам по себе был бы чем-то пресным, инфантильным, неинтересным и столь же нелепым, как какой-либо маленький купидончик в том виде, в котором он появляется на многих картинах итальянского Ренессанса.

Очень многие вещи цивилизации появились из борьбы Эроса с Танатосом. Танатос без Эроса был бы пустым даже за гранью жестокости. Но в результате того, как эти две великие силы сражаются друг с другом, мы наблюдаем парадокс нормальной жизни; мы видим в качестве примера, включающего в себя оба этих мифа, красоту и величие соборов одновременно с тем, как их горгульи глумливо смотрят на стоящих внизу зрителей-людей.

Фрейд изобразил войну между Эросом и Танатосом как суровое, драматичное и трагическое действо… Человеческие существа обречены оказываться в середине этого бесконечного конфликта, между двумя полярными силами. Вечная война, разворачивающаяся внутри нас, порождает чувство вины, постоянно мучающее нас: такую цену мы платим за свою цивилизованность, которая появляется только тогда, когда самые глубинные агрессивные инстинкты человека оказываются обузданы[63].

Трагичность правды о самом себе

Когда мы читаем дошедшую до нас драму Софокла об Эдипе в том виде, в котором с ней познакомился Фрейд, мы с удивлением обнаруживаем, что этот миф не имеет ничего общего с конфликтом, завязанным на сексуальных устремлениях или на отцеубийстве. Все это происходит еще задолго до того, как начинается драма. Эдип – добрый царь (его называют «самой мощной головой среди всех нас»), который мудро и твердо правит Фивами, будучи уже несколько лет счастливо женат на царице Иокасте. Единственной проблемой является вопрос, узнает ли он о том, что совершил, и признает ли это. Трагедия скрывается в поисках правды о самом себе, в страстном отношении человека к истине. Трагическое упущение Эдипа проявляется в его гневе и ярости против его собственной реальности[64].