введения наркотика, который, по их мнению, применили к жертве; если бы они не охотились за следами уколов и прочими признаками использования наркоты, то даже не обнаружили бы их. Это одни из самых мельчайших, аккуратнейших отметин, какие я когда-либо встречал.

Я села прямее, пытаясь запахнуть халат плотнее и еще, потому что это уже кое-что.

— Ты видел почти столько же вампирских укусов, сколько и я.

— Ну да, — протянул он в лучших традициях Теда.

Он, похоже, играл для ирландской полиции роль эдакого хрестоматийного американского ковбоя, акцент и прочее. Он мог быть абсолютно неприметным и скрыться практически на ровном месте, но, когда он был Тедом, это выглядело так, будто он наслаждается тем, как полно он играет этого персонажа. Я подумала, не прихватил ли он ковбойскую шляпу Теда с собой в самолет. Мысль о том, как он надел ее в Ирландии была то ли забавной, то ли смущающей. Не уверена точно.

— Насколько маленькие? Думаешь, это ребенок-вампир?

— Я видел вампиршу с таким укусом, но этот мог быть нанесен ребенком.

— Этот? Что ты имеешь в виду?

— У нас как минимум три разных радиуса укусов.

— То есть, три разных вампира.

— Как минимум, но возможно, и больше.

— Что значит — возможно, больше?

— Я получил разрешение отправить тебе снимки, если ты доберешься до компьютера.

— У меня телефон как компьютер. Ты можешь отправить сообщением?

— Могу, но ты захочешь посмотреть некоторые из них на большом экране.

— Ладно. Я найду компьютер. Только нужен кто-то, чтобы войти в систему.

— У тебя защищенная электронная почта, я же посылал тебе что-то раньше, — сказал он.

— Да знаю, знаю. Просто нечасто использую местные компы.

— А где ты?

— В «Цирке Проклятых».

— Передашь Жан-Клоду здорова от меня?

— «Здорова»? Даже Тед никогда не говорит «Здорова»!

— Я американец, Анита. Все мы ковбои, не знала, милая? — он говорил настолько протяжно, что это звучало будто в двух шагах от Техаса.

— О да, как все ирландцы лепреконы и в общении используют слова: «Доброго вам утречка!»

— Будь моя воля, ты была бы здесь, среди этих лепреконов.

— То есть — будь твоя воля?

— Иди к компьютеру и увидишь фотографии, Анита. — Акцент стал немного слабее, вылиняв до нейтрального «средний ниоткуда» голоса Эдуарда, возможно, до акцента Среднего Запада. Я была знакома с ним более шести лет, прежде чем узнала, что Теодор (Тед) Форрестер было его настоящим именем и единственным, которое было известно и военным, и Службе Маршалов. Для меня он оставался Эдуардом.

— Ладно, но все же, что значит, будь твоя воля?

Я поднялась на ноги и тотчас же закоченела без теплой охапки шмоток, в которые зарылась. Я взглянула на кровать, потому что и Мика и Натэниэл лучше меня разбирались в компьютерах. Черт, Натэниэл до сих пор время от времени втихую менял рингтоны в моем телефоне. Часть из них заставляла меня сгорать со стыда, если мне звонили в тот момент, когда я была на работе с другими маршалами, но «Bad to the bone» для Эдуарда — в точку, поэтому так и оставила.

— Будешь у компьютера, набери меня, — сказал Эдуард и отключился. Это уже больше на него похоже.

Как только погас экран мобильника, комната погрузилась во тьму, могильную тьму, такую, что можно было коснуться своих глаз, не увидев приближение пальца. Обычно мы оставляли приоткрытой дверь ванной, чтобы оставленный там ночник давал хоть немного света, но кто-то, кто ходил туда последним, забыл про дверь. Единственное, что позволило мне доковылять до нее без членовредительства — это хорошее знание обстановки. Я открыла дверь и словила такой световой удар, что на секунду подумала, были включены верхние лампы, но как только проморгалась и глаза привыкли к освещению, я поняла, что это всего лишь ночник. Он выглядел чересчур ярким из-за того, что мои глаза освоились в кромешной тьме комнаты, но теперь все пришло в норму.

Хотела бы я дать мужчинам моей жизни поспать, но мне была нужна помощь с компьютером. В следующий раз обязательно надо будет внести заметки, чтобы кто-нибудь показал мне как с ним управляться, потому что никогда не удается вспомнить, что да как они делают. Я посмотрела на кровать. Натэниэл завернулся в одеяло так, что торчала только его макушка с толстой косой до лодыжек. Света едва хватало, чтобы давать красные блики на коричневом фоне его золотисто-каштановых волос. Он свернулся на своей стороне кровати, и его широкие плечи возвышались горой мускулов. Когда он так сворачивался, с трудом верилось, что в нем сто семьдесят пять сантиметров. Мика растянулся на расстоянии вытянутой руки от него; они оставили мое место между ними свободным, ожидая, что я заползу обратно и усну, чего я и хотела, но долг звал. Кудри Мики рассыпались по его лицу, поэтому большая часть того, что я видела — это смуглая кожа его стройных плеч и одна мускулистая рука, но он никогда не сравняется с Натэниэлом. Причуды генетики создали нашего сверхдоминантного и властного Нимир-Раджа, короля леопардов, моего роста в сто шестьдесят сантиметров. Под одеялом незаметно, но он был сложен как пловец с перевернутым треугольником плеч, переходящим в стройную талию и бедра. Натэниэл был не просто более мускулистым, а роскошным, что ли, эдакая мужская версия изгибов.

Жан-Клод лежал на спине. Он мог спать на боку, но предпочитал на спине, и умерев с рассветом, не мог ворочаться во сне, как мы, но не было особой проблемой то, что он не обнялся с нами троими, любителями спать на боку. Жан-Клод был самым высоким из нас, ровно сто восемьдесят три сантиметра. Лежа на спине, он вытянулся во весь рост. Его черные кудри спадали сейчас почти до талии, как мои. У нас у обоих были по-настоящему черные волосы, мои — потому что семья моей матери родом из Мексики, а его просто потому что. Его кожа была бледнее моей, но ненамного, спасибо моему немцу-отцу. Я была почти уверена, что не будь Жан-Клод вампиром, я была бы более белокожей, чем он, но никто не может быть белее вампира. Даже умерев для мира, он все еще оставался одним из самых красивых мужчин, что я когда-либо видела, и это в сравнении с Натэниэлом и Микой, хотя их лица и были прикрыты, но я знала, как они выглядели. Мне говорили, что я красива, и бывали дни, когда я даже верила в это, но глядя на этих троих, все еще поражалась тому, что они все мои, а я