Джеймс пристально рассматривал отца. Уилл выглядел изможденным, густые черные волосы торчали во все стороны. Джеймсу часто говорили, что он похож на отца, и он знал, что это комплимент. Всю жизнь, сколько он себя помнил, Джеймс считал отца самым сильным человеком из всех, кого знал, самым принципиальным, способным на самую глубокую, страстную любовь. Уилл никогда не сомневался в себе. Нет, Джеймс совершенно не походил на Уилла Эрондейла.

Прислонившись спиной к холодному стеклу, он ответил:

– Просто дурной сон приснился.

– М-м-м. – У Уилла был задумчивый вид. – Вчера ночью тебе тоже снился плохой сон. И позавчера. Ты ни о чем не хочешь со мной поговорить, Джейми?

На мгновение Джеймс представил, как он изливает душу отцу, как тяжкое бремя падает с его плеч. Как он говорит о Велиале, о Грейс и браслете, о Корделии, Лилит. Обо всем.

Но он сразу же отказался от этой мысли. Он не мог вообразить, как отреагирует отец. Не мог представить, как произносит эти слова вслух. Джеймс так долго держал все в себе, что не знал теперь, как избавиться от груза своих несчастий – он мог только держаться, призвав на помощь силу воли, хранить тайну, защищать себя единственным способом, который был ему известен.

– Я просто волнуюсь за Люси, – пробормотал Джеймс. – Это ужасно, как только подумаю, во что она ввязалась…

Выражение лица Уилла изменилось – Джеймсу почудилось, что отец смотрит на него с разочарованием, но в полутьме трудно было сказать наверняка.

– Значит, иди спать, – вздохнул он. – Магнус надеется, что мы найдем ее завтра, а это значит, что нам понадобятся силы. Возможно, она вовсе не рада будет нас видеть.

1. Сумрачные дни

Мой Париж – страна сумрачных дней,

Золотых вечеров и огней,

Но рассветы, как лед, холодны

В колдовском полумраке аллей.

Артур Саймонс, «Париж»

Золотистый паркет блестел в свете огромной люстры. Она рассеивала по залу радужные пятнышки, похожие на снежинки на ветвях ели. Звучала приятная негромкая музыка; она стала громче, как только Джеймс выступил из толпы нарядно одетых людей и подал Корделии руку.

– Потанцуй со мной, – сказал он. Джеймс был необыкновенно красив в черном фраке; темная одежда подчеркивала цвет золотых глаз, высокие скулы. Прядь черных волос падала на лоб. – Ты так прекрасна, Маргаритка.

Корделия взяла протянутую руку. Когда он вел ее в центр зала, Корделия повернула голову и заметила их отражение в высоком зеркале – Джеймс в черном костюме, она сама рядом с ним, в алом, как рубин, бархатном платье со смелым вырезом. Джеймс смотрел на нее… нет, он смотрел поверх ее плеча, на гостей, на бледную девушку в платье цвета слоновой кости, с волосами белыми, как лепестки чайной розы. Девушка не сводила с него взгляда.

Грейс.

– Корделия!

Голос Мэтью заставил ее очнуться. У нее закружилась голова, и она вынуждена была опереться рукой о стену примерочной, чтобы не упасть. Что это было – она грезила наяву? Видела кошмар? Грезы оказались отнюдь не такими приятными, как их обычно описывают. Видение было слишком правдоподобным, и ей стало страшно.

– Мадам Босолей спрашивает, не нужна ли тебе помощь. Разумеется, – лукаво добавил он, – я бы с удовольствием помог тебе сам, но это вызовет скандал.

Корделия улыбнулась. В приличном обществе было не принято, чтобы мужчины сопровождали дам к портнихе, даже жен или сестер. Когда они появились здесь в первый раз – это было два дня назад, – Мэтью применил свою Улыбку, и мадам Босолей позволила ему остаться в ателье с Корделией. «Она не говорит по-французски, – солгал он, – и ей не обойтись без моей помощи».

Но позволить ему остаться в фойе – это было одно. А впустить в примерочную, где Корделия только что облачилась в шикарное открытое платье из алого бархата, сшитое по последней моде… да, это было бы, действительно, воспринято как un affront et un scandale![3]. Особенно в таком первоклассном заведении, как салон мадам Босолей.

Корделия крикнула, что у нее все в порядке, но в этот момент в дверь постучали, и появилась одна из модисток, вооруженная крючком для застегивания пуговиц. Девушка приступила к делу, не дожидаясь указаний, – очевидно, ей уже не впервые приходилось этим заниматься. Она обращалась с Корделией бесцеремонно, как с манекеном, и всего через пару минут после того, как платье было застегнуто, бюст высоко поднят, а юбки расправлены, Корделию вывели в главный зал салона.

Помещение походило на кукольный домик, отделанный в бледно-голубых тонах с позолотой, как пасхальное яйцо, из тех, что продают весной простые люди. Во время их первого визита салон Корделию удивил, но, как это ни странно, очаровал. Высокие, тонкие девицы с высветленными волосами расхаживали по залу с черными ленточками на шее; на ленточках были написаны цифры, означавшие номер модели. За тюлевой занавеской были выставлены бесчисленные ткани: шелка и бархат, атлас и органза. Когда перед Корделией разложили все эти сокровища, она мысленно поблагодарила Анну за ее уроки стиля: она сразу отвергла кружева и шелка пастельных тонов и уверенно выбрала то, что точно подойдет к ее лицу и волосам. Портнихи выполнили заказ всего за два дня, и сегодня она вернулась в салон для примерки.

Судя по выражению лица Мэтью, она сделала правильный выбор. Войдя, он упал в кресло с черно-белой полосатой обивкой и позолоченными ножками и достал книжку – скандальный роман «Клодина в Париже»[4]. Когда Корделия вышла из примерочной и приблизилась к тройному зеркалу, чтобы рассмотреть себя, он опустил книгу, и его зеленые глаза потемнели.

– Ты так прекрасна.

Ей захотелось закрыть глаза. «Ты так прекрасна, Маргаритка». Но она запретила себе думать о Джеймсе. Только не сейчас. Она будет думать о Мэтью, который был необыкновенно добр к ней, который одолжил ей денег на покупку одежды (ведь она сбежала из Лондона в одном платье и нуждалась в чистом белье и прочих предметах гардероба). В конце концов, напомнила она себе, они оба дали обещания. Мэтью поклялся не пить слишком много, пока они будут в Париже, а Корделия обещала не терзать себя мрачными мыслями о своих неудачах, о Люси, об отце, о распавшемся браке. За все время, что они провели во французской столице, Мэтью не прикоснулся к вину.

Корделия постаралась отвлечься от грустных мыслей, улыбнулась Мэтью и