Портидж, штат Нью-Йорк, 1815 год

Снег поскрипывал под маленькими ножками Виктории Ситон,когда она свернула с дорожки и отворила белую деревянную калитку, ведущую впередний дворик скромного маленького дома, где девушка родилась. Ее щеки горелирумянцем, а глаза ярко сияли, иногда она останавливалась, чтобы взглянуть назвездное небо; девушка вглядывалась в него незамутненными, восторженными глазамиподростка, которому на Рождество исполняется пятнадцать лет. Улыбаясь, онапромурлыкала заключительные такты одного из рождественских гимнов, которые весьвечер распевала с подружками, и направилась к домику с затемненными окнами.

Стараясь не разбудить родителей и младшую сестру, онатихонько открыла дверь парадного и скользнула в дом. Повесив на вешалку плащ,Виктория повернулась и, пораженная, застыла. В лунном свете, проникавшем черезокно, на верхней площадке лестницы она увидела родителей, стоявших возле самойспальни матери.

– Нет, Патрик! – Мать вырывалась из крепких объятий отца. –Я не могу! Просто не могу!

– Не отказывай мне, Кэтрин, – хриплым умоляющим шепотомпросил Патрик Ситон. – Ради Бога, не…

– Ты же обещал! – вырвалось у Кэтрин, которая отчаяннопыталась высвободиться из его рук. Он наклонился и поцеловал ее, но онаотвернулась и с рыданием выговорила:

– В тот день, когда родилась Дороти, ты обещал, что большене будешь меня просить об этом. Ты же дал слово!

Пораженная и испуганная, Виктория осознала, что еще никогдане видела, чтобы ее родители дотрагивались друг до друга – ни со злостью, ни снежностью, и сейчас она не могла даже вообразить, о чем отец умолял мать.

Патрик отпустил жену.

– Прости, – сказал он с каменным лицом.

Мать бросилась в свою комнату и закрыла дверь, а ПатрикСитон, вместо того чтобы направиться к себе, повернулся и начал спускаться поузким ступенькам лестницы, пройдя в нескольких дюймах от Виктории.

Виктория вжалась спиной в стену; у нее было такое ощущение,как будто безопасность и покой окружающего ее мира оказались под угрозой оттого, что она увидела.

Опасаясь, что, если она попытается подняться по лестнице,отец заметит ее и поймет, что дочь была свидетельницей унизительной интимнойсцены, девушка застыла, глядя, как он уселся на софу и устремил взгляд впоследние еще тлевшие угольки в камине. Бутылка, годами пылившаяся на кухоннойполке, теперь стояла перед ним рядом с наполовину наполненным стаканом. Когдаон наклонился и потянулся за стаканом, Виктория повернулась и осторожнопоставила ногу на нижнюю ступеньку.

– Я знаю, что ты здесь, Виктория, – бесстрастным тоном, неоглядываясь, сказал отец. – Нет смысла притворяться, что ты не видела того, чтосейчас произошло между твоей матерью и мной. Почему бы тебе не подойти сюда ине присесть у камина? Я ведь не грубое животное, как ты, должно быть, думаешьобо мне.

От любви к отцу у Виктории перехватило горло, и она быстроподошла и села рядом.

– Я вовсе так не думаю, папа. И никогда, даже на минуту, несчитала тебя таким.

Отец сделал большой глоток.

– И не осуждай свою мать, – предупредил он, чуть запинаясь,как если бы начал пить еще задолго до ее прихода.

Он взглянул на испуганное лицо дочери и понял, что онавзволнована. Успокаивающе обняв ее за плечи, он попытался облегчить ее горечь,но на самом деле его слова стократно усугубили ее.

– Я и твоя мать – оба не виноваты. Просто она не можетлюбить меня, а я не могу перестать любить ее. Вот и вся правда.

Вместо безопасного и тихого пристанища детства Викториянеожиданно оказалась в холодном, ужасающем мире взрослых людей. Округлившимисяглазами она уставилась на отца, чувствуя, что мир вокруг нее рушится. Девушкаотрицательно покачала головой, пытаясь отмахнуться от высказанных отцом ужасныхслов. Не может быть, чтобы мать не любила ее чудесного отца!

– Насильно мил не будешь, – покачал головой Патрик Ситон,констатируя ужасную правду. – Любовь не приходит лишь потому, что тебе этогохочется. Если бы это было так, твоя мать полюбила бы меня. Когда мы обручились,она надеялась, что стерпится-слюбится. И я тоже так считал. Нам хотелось веритьв это. Позднее я пытался убедить себя, что не играет никакой роли, любит онаменя или нет. Я говорил себе, что в браке можно обойтись и без этого. –Следующие вырвавшиеся у него слова были сказаны с такой тоской, что у Викторииоборвалось сердце. – Я был глупцом! Любить кого-то, кто не любит тебя, – всеравно что попасть в преисподнюю! Никогда не позволяй убедить себя, что можнобыть счастливой с тем, кто тебя не любит.

– Н-не буду, – прошептала дочь, смаргивая подступившиеслезы.

– И никогда не люби никого больше, чем он любит тебя, Тори.Не допускай этого.

– Н-не буду, – снова прошептала она. – Обещаю. И не всостоянии больше сдерживать жалость и любовь, рвавшиеся из ее сердца наружу,Виктория посмотрела на отца сквозь мокрый туман слез и дотронулась своеймаленькой ладошкой до его прекрасного лица.

– Когда я выйду замуж, папа, – всхлипнула она, – я выберутого, кто будет в точности таким, как ты.

Он мягко улыбнулся, но вместо прямого ответа лишь заметил:

– Понимаешь, не все так уж скверно. У нас есть Дороти и ты,которых мы любим, и эту любовь мы разделяем с твоей матерью.

Заря едва тронула небосклон, когда Виктория выскользнула издома после бессонной ночи, которую провела, уставившись в потолок над кроватью.Одетая в красный плащ и темно-синюю шерстяную юбку для верховой езды, онавывела своего индейского пони из конюшни и легко вскочила в седло.

В полутора километрах от дома она подъехала к ручью,протекавшему вдоль шоссе, которое вело в деревню, и слезла с пони. Понуропройдя по скользкому заснеженному берегу, девушка уселась на плоский валун. Оназадумчиво смотрела на серую воду ручья, неспешно струившегося меж ледяных глыб.

Небо стало желтым, а затем розовым, пока она так сидела,пытаясь вернуть себе тот душевный покой и радость, которые переполняли еевсегда на этом месте в момент зарождения нового дня. Из-за деревьев пососедству шмыгнул кролик; позади нее послышалось тихое посапывание лошади и ееосторожные шаги вниз по крутому склону. Не успела легкая усмешка коснуться губВиктории, как мимо ее плеча пролетел снежок; она чуть отклонилась.

– Промазал, Эндрю, – не оборачиваясь, проронила она. Затем вее поле зрения появилась пара блестящих коричневых сапог.

– Рановато ты сегодня поднялась, – сказал Эндрю, ухмыляясьпри виде изящной молоденькой красавицы, восседавшей на камне. Рыжие сзолотистой искрой волосы Виктории были зачесаны назад, закреплены черепаховымгребешком на затылке и каскадом ниспадали на плечи. Ее ярко-синие, слегкараскосые глаза по цвету напоминали анютины глазки и обрамлялись длиннымигустыми ресницами. Hoc – маленький, абсолютно правильный, аккуратные скулы,цветущие щеки, а в середине подбородка – крошечная, но интригующая ямочка.