— Запомни, Килли, — говорила она. — В книгах накоплено много полезного и интересного. В них можно найти ответы на многие вопросы, подчерпнуть знания. Их пишут умные и знающие люди. Вот хотя бы этот травник. Чтобы его составить, люди прошли полмира, описали и зарисовали растения, узнали их полезность или вред для человека. И сейчас по нему ты получаешь эти знания. И книг по разным наукам много.

— Так у нас в деревне всего одна книга — твоя, — ответила я Мейве. — Где взять другие?

— Книги продают, хотя стоят они очень дорого. Книги выдают для чтения в школах, — был мне ответ.

Единственно о чем молчала наставница, это о моей силе. Она видит её во мне, но объяснить природу не может. Придет время, и я сама узнаю о ней. Я только пожимала плечами.

— Сила — это магия, которая у тебя есть, — поясняла Мейва. — Но я сама слишком слабый маг, почти никакой. Знаю только, что у тебя её больше, чем у меня.

Только год назад, когда мне исполнилось почти пятнадцать, во мне проснулись странные способности. Началось это необычно. Я шла по улице и у дома бабки Мриты уловила чуть сладковатый, но немного дурманящий запах. К нему тянуло, хотя на первый взгляд он казался тошнотворным, если его усилить. А вечером, рассказывая основные деревенские новости, тетка Ита обронила, что Мрита совсем плоха и скоро умрет. Бабушка действительно умерла на следующий день. Спеша к наставнице, я опять прошла мимо её дома, запах был насыщеннее. И такое повторялось еще несколько раз — я ощущала запах, а потом в доме умирал человек или скотина. Я так испугалась, что рассказала об этом Мейве, но она успокоила, заявив, что своими силами я начала чувствовать смерть. Это одно из проявлений моего дара.

— Надо бы тебе в столицу ехать, учиться, — протянула она, задумавшись.

— Да куда я поеду! — рассмеялась я на подобное предложение. — Кто меня отпустит? И кому я там нужна, в столице?

Но Мейва не ответила, только в её глазах промелькнуло сожаление и скорбь. Вот знает что-то обо мне эта прорицательница, но молчит! Слова лишнего обо мне не скажет!

И вот сегодня я задержалась и опаздывала. Тетка Ита обругает и на ужин выдаст только хлеб и воду. С того дня, как я стала пропадать полдня в лесу, мачехе пришлось работать, а от работы у неё портилась настроение. А от плохого настроения она могла и огреть вдоль спины.

А вообще, я сирота. Найденыш, что мои приемные родители никогда от меня и не скрывали. Поэтому, наверно, я никогда не называла их матерью и отцом. Мне даже имени не дали, а стали называть этим прозвищем. «Килли, килли, килли!» — так подзывают кур и цыплят для кормежки, и это первое слово, которое я стала говорить. Тетка Ита смеялась, что когда меня спросили об имени, я ответила «Килли», что равнозначно «цыпленку». Своего настоящего я уже, наверно, не узнаю никогда. Деревенская простосердечная детвора мне не давала забыть, что я чужачка, хотя друзья и подружки у меня были, те, с кем я бегала играть и купаться на озеро.

Привезли меня зимой в деревню обозники из торгового каравана. Подобрали младенцем возле разграбленной и сожженной кареты. Но куда везти чуть живого замершего ребенка? Свернули к нашей деревне, что стояла чуть в стороне от тракта, и оставили старосте с парой серебряных монеток. Староста и предложил селянам, у кого детей нет или уже выросли, взять меня на воспитание. Вызвались тетка Ита и дядька Неис. Своих детей им бог не дал, да и жадностью они страдали — хотелось им серебряных монеток, да и в вещах девчонки был замысловатый золотой кулон на цепочке. А ребенок, что? И так еле дышит, не беда будет, если и умрет. А я вот выжила. Одеяльце и вышитые пеленки, а также кулон мои приемные родители у старосты выпросили, а вот монет так и не получили, чем все время меня попрекали. Вещи сложили в сундук «на черный» день. Я лишь однажды видела их, когда в честь великого праздника солнцестояния тетка выпила бражки и была разговорчивой. Так я узнала о том, что я родилась не в сельской семье. Ажурный кулон в виде желудя раскрывался и там, на двух половинках были два портрета — на одном мужчина с каштановыми волосами и синими глазами, а на другом — молодая женщина с высокой прической и в платье, украшенном тонким кружевом, так искусно выполненным художником. И глаза у неё зеленые. Так хотелось думать, что это мои родители. Ведь и у меня каштановые волосы и глаза отдают зеленью.

— И что размечталась? — хмыкнула тогда тетка, увидев моё выражение лица. — Теперь ты деревенская сиротка, из жалости живущая у нас. А об этом забудь.

Кулон опять исчез в глубинах сундука, а мне долго снились эти портреты, так крепко отложившиеся в памяти. И я мечтала, что меня найдут, особенно после слов пророчества от знахарки. Я даже её пыталась расспрашивать, видела ли она моих родных, найду ли я их? Но ответа она не давала, только говорила, что со временем все прояснится.

Тетка Ита встретила меня суровым недобрым взглядом, но я сразу бросилась к колодцу за водой, а потом схватила подойник и скрылась в хлеву, где уже мычали две коровы. Теленок был отсажен, чтобы не приложился к вымени. Обмыла соски у коров, надоила два ведра молока, и понесла в дом. Надо сейчас процедить и разлить по кринкам, да спустить в подпол на холод. Молока было много, и дядька Неис делал сыры, которые продавал в трактир и возил на базар в ближайший городок.

Все же тетка не выдержала, высказала мне все уже за поздним ужином, упрекнула куском хлеба:

— Кормлю тебя, пою, одеваю, а ты деньги, что от травницы получаешь, в семью не сдаешь! Уже, наверно, золотой скопила!

— Какой золотой? У меня несколько медяшек, даже серебрушки не будет, — возмутилась я.

— Вот, вырастили, а она еще и перечит! — тетка не на шутку сердилась.

— Ладно, отстань от неё, — протянул дядька Неис, после ужина пришедший, наоборот, в добродушное настроение. — Разошлась на ночь глядя. Спать пора. Иди лучше постель стели.

Я тоже расправила матрас на лавке, сбегала помыть ноги и легла спать. Но не спалось, смотрела на ночное небо и видела глаза Одана, темно-синие, глубокие. Они волновали меня, как только наши взгляды встречались. Молодой парень тоже обратил на меня внимание, на последних вечёрках мы даже танцевали, а до этого на день солнцестояния вместе прыгали через костер и смеялись. У него горячие ладони, казалось, он зажег ими мою кровь. Это мой секрет. Так хочется любви! Подружки, что несколько постарше и уже вышли замуж, рассказывали, что это так сладко! А у меня сладким оказывается только запах смерти. Это так несправедливо! Может, к осени Одан пришлет сватов? Ведь я, хоть и бесприданница, но ученица знахарки, а значит, могу принести в семью доход и уважение, и лицом не дурнушка. Фигурка только тонковата, так это дело наживное. От этой мысли стало так приятно, аж задохнулась от своей смелости думать о таком. Но до осени еще далеко, а вечёрок будет еще не мало, как и танцев, и хороводов.

Потом мысли скакнули куда-то в сторону, к наставнице. Это из-за неё я опоздала сегодня на дойку, вернее, из-за её видения. С того первого раза, как бы она не прикасалась ко мне, пророчеств от неё я не слышала, а тут, уже выходя, наши пальцы сомкнулись на дверной ручке, она опять вцепилась в меня, зашептала. Я не испугалась, ждала, когда она меня отпустит. Но когда Мейва пришла в себя, вид она имела бледный, уголки губ опустились, глаза слезились, словно она старалась не разрыдаться. И что такого она увидела? Расспрашивать было страшно, но знахарка сама заговорила: