— Откуда рана? — спросил Спиридон, а сам в глаза мне смотрит.

— Так, пока бежал, об кусты…

Опять подзатыльник, да посильнее, чем прежде, так, что я на землю свалился. И так обидно стало, что слезы из глаз.

— А ну отвечай, поганец! — навис надо мной священник.

А я плачу, и сквозь слезы:

— Схватил он меня, падаль… Чуть под лед не уволок.

Что тут началось! Я еще больше заплакал от обиды, что расплакался на глазах у людей, а батюшка какую-то телегу остановил, меня туда как мешок закинул, сам тоже забрался, крестьянина, запоздавшего на площади, в оборот взял: «Гони на кладбище!»

На кладбище! Зачем на кладбище? Меня везут хоронить? Почему? Потому что я тоже теперь стану мертвяком? Черт, каким мертвяком — тем, что зомби, и буду ходить, пока меня лопатой по голове не огреют? или просто самым обычным мертвым? Обычным! Мертвым!

Я попытался вырваться, но отец Спиридон крепко держал меня, прижав со всей дури к каким-то мешкам, лежащим в телеге. Я истошно орал, священник подгонял крестьянина, крестьянин, тоже перепугавшись, нещадно нахлестывал лошадей, то и дело подбадривая их благим матом, бедные лошадки летели как орловские скакуны по Алексеевской улице, а ломокненский народ успевал только уворачиваться от бешено скользящей телеги, так и норовившей прокатиться по какому-нибудь зеваке.

С Алексеевской на Кузнецкую, поворот на Семеновскую, оттуда на Петропавловскую — и вот телега влетает полузакрытые ворота Петропавловского кладбища, снося их с петель. Крестьянин пытался изо всех сил тормозить, лошади шли вразнос, телегу занесло и она перевернулась на бок. Я выкатился из телеги, а когда остановился, перед моими глазами возник деревянный крест с надписью «Вечная память».

— А-а-а-а!

Новый подзатыльник привел меня в чувство, батюшка вздернул меня на ноги, но я упал — на ногу невозможно было ступить. Пока мы неслись через весь город, нога болела всё больше, и вот теперь я кричал, опершись на нее, и от падения спас Спиридон, подхватив меня на руки и таща в церковь. «Уф, не в могилу, — облегченно подумал я, изображая из себя мешок, — конечно, сначала отпевать». Попытался вырваться, но священник необычайно крепкий мужик, даром, что кадилом машет целыми днями.

Ворвавшись в церковь, отец Спиридон положил меня на лавку, крикнул кому то: «Баба Нюра, присмотри, чтоб не сбег», — и полетел в алтарь. Я немного выдохнул. Вроде бы не собирались меня прямо сейчас отпевать, ведь тогда бы в гроб положили и на центр храма, как положено.

И вот я на скамеечке разлегся, тупо уставившись вверх, глядя на роспись. Запах ладана, воска, полумрак, хруст, на фресках и иконах благообразные лики святых. На стене у входа, что в западной части — огромный змей извивался от врат адовых, неся на себе грешников. Узнал сребролюбцев, убийц, вампиров, прелюбодеев, мертвяков, славолюбцев, призраков, чертей — весь набор. А это еще кто?!

Иссушенное лицо древней старухи, такой древней, что я даже не мог представить себе, сколько ей лет — девяносто, сто девяносто? Она похожа на скелет, такая высушенная и хрустящая при каждом шаге. Так вот что за хруст отвлекал меня от разглядывания адских мук. Этот хруст напомнил мне то, что было час назад на реке, а горящий пронзительный взгляд старухи заставил цепенеть. Я даже забыл, как сильно болела у меня нога, и попытался отодвинуться от страшного зрелища и сбежать, но это существо протянуло мне руку:

— Баба Нюра, — и улыбнулось. Лучше бы она этого не делала. Видимо, лицо давным-давно позабыло, как надо улыбаться, и получается так, что становится страшно.

— Ваня. Ваня Назлов, — еле прошептал я.

— Ты, Ваня, не бойся, сейчас батюшка тебя обработает, — голос прошелестел как листья в разгар осени, когда разлетаются под порывами ветра.

Неуверенно кивнул, страшило слово «обработает».

— Ты у нас был тут? — продолжила старушка.

— Всего один раз. Мы тогда бабушку хоронили, — ответил я.

— Ну ты заходи почаще. Теперь это твой храм, — опять попыталась улыбаться старушка.

— Не знаю. Далеко мне. Мы в Архангельский ходим, — здесь мне совершенно не хотелось показываться.

— Вот, посмотри, — старуха указала на адскую фреску, — мертвяки, их еще зомбями кличут. За что они в ад шествуют?

Я перевел глаза на фреску, где всё также громадный змей увлекал в ад людей и нечисть. Странный вопрос.

— Потому что они нечисть, почему же еще? — но тут же вскрикнул от боли. — Ай! Нога!

Баба Нюра положила свою руку, похожую на руку скелета, мне на больную ногу, и стало немного легче.

— А потому, что говорят, в зомбей превращаются те, кто в воде топился, — шамкала губами старуха. — Самоубийцы, значит… За то их Вельзевул в облике змеином и привечает в своей обители.

— И что же, все, кто утопился, потом у нас в Ломокне всплывают? Или в других местах тоже есть такие? — мне стало интересно.

— Зачем же все? — ответила старушка. — Только те, которых не выловили. А Ломокна — город известный и знаменитый — тянет их сюда, как пчел на мед.

— Баба Нюра, ну что ты голову мальчишке всякими бреднями забиваешь-то? — неожиданный громогласный голос отца Спиридона разрушил звенящую атмосферу тайны. — Не слушай. Доподлинно про зомби этих поганых неизвестно ничего. Грешники — вот и всё, что можно сказать. Идти можешь?

Отрицательно замотал головой, и священник подхватил меня с лавки и понес в центр храма, посадил на заранее приготовленный стул, левую ногу положил на подставленную табуретку, срезал остатки толстой зимней штанины. Я увидел глубокую корябанную рану, на которую мне страшно было смотреть. Спиридон встал перед аналоем, открыл книжку и начал монотонным голосом что-то читать, а баба Нюра, опершись на спинку моего стула, тихо подпевала своим трескучим осенним голосом.

«…Защити от мановения вражескаго, от мертвячей длани, от укуса поганаго, от духа в домах заключеннаго, от бесовския прелести… Освяти воду сию для охранения, и спасения, и врачевания, и возрождения отрока сего…»

Мою ногу сначала окропили, а потом и полили святой водой, отчего рану сначала защипало, а потом начало так драть, что мне хотелось кричать. Баба Нюра на удивление крепко удерживала мою ногу, чтобы я не мог ее вырвать, а батюшка проливал тонкой струей все мои раны. Боль всё усиливалась и усиливалась — и наконец я провалился в спасительную темноту, напоследок замечая, как мое заваливающееся набок тельце подхватили чьи-то руки…

…И от удара по корпусу я свалился на землю, но сделал обратный кувырок и вновь вскочил на ноги, готовый к продолжению схватки. Оскалился, подпрыгнул и, зависая в воздухе, с разворота пробил ногой в голову