Несколько дней спустя я отправила Квандту данные «Дойче Нансен гезелыпафт» и попросила поддержать наш экспедиционный проект. Как и в случае с Альфредом фон Круппом, пришел отказ с теми же обоснованиями. Кого все-таки боялись эти богатые боссы? Та незначительная сумма, которую они выдали бы в виде ссуды, была для миллионеров сущим пустяком, чем-то вроде чаевых. И дело не в отсутствии интереса к проекту. Ведь тогда фон Крупп не просил бы меня отправить слайды принцу Бернхарду. Может, просто боялись как-нибудь увидеть свое имя рядом с именем Рифеншталь? Вероятно, опасались, что это могло бы стоить им слишком дорого.

Вскоре, на удивление, мне представился еще один шанс. Меня навестила сказочно богатая миссис Уайтхед, единственная наследница огромного состояния своего мужа. Она приехала из Америки. Чтобы понять значение этого визита в моей тогдашней ситуации, нужно вернуться в прошлое.

В 1938 году в Берлине я познакомилась с четой Уайтхед через моего брата, с которым эта семья дружила. Когда-то брак молодой стройной и очень веселой женщины с супербогатым американцем стал настоящей сенсацией: девушка оказалась дочерью берлинской прачки… В конце своего пребывания в Германии миссис Уайтхед подарила мне изумительно красивую дрессированную овчарку, которая сразу полюбила меня и принялась рьяно защищать от всякого, кто проходил мимо моего дома. Она умудрялась перепрыгивать через высокий каменный забор, покусала стольких людей, выделывала такое, что ее пришлось усыпить.

В 1939 году в Нью-Йорке я вновь встретила эту супружескую пару, которая жила в большой роскоши. Уже тогда госпожа Уайтхед не была счастлива в браке. Она рассказала мне, что муж ей патологически неверен, но после каждой новой измены дарит дорогие украшения.

С того времени прошло более двадцати лет. Эмми Уайтхед исчезла из моего поля зрения. Тем более удивительно, что ей захотелось теперь увидеться. Я надеялась получить от нее недостающие 95 000 марок в виде ссуды для экспедиции.

Она остановилась в отеле «Четыре времени года». Оказавшись в гостиничном номере, в первые мгновения я лишилась дара речи, так была ошеломлена. Передо мной стояла бесформенная толстуха, с головой, покрытой редкими волосами. Она сказала: «Лени, это моя сестра», представив мне женщину средних лет. Затем вопрошающе посмотрела:

— Ты меня не узнаешь?

Миллионерша разрыдалась.

У меня не было слов. И это Эмми Уайтхед?

Ее печальная история была такова. После смерти мужа, оставившего ей огромное состояние, Эмми жила в Атланте. Там находился главный офис фирмы «Кока-кола». Она влюбилась, как рассказала, в одного молодого породистого южанина, который ее бесстыдно использовал. С горя Эмми пристрастилась к алкоголю, и, чем несчастней становилась, тем сильнее росло в ней чувство голода. Она пила и ела без меры.

— Я превратилась в монстра, — констатировала эта обладательница миллионов, — но, возможно, и для меня найдется спасение, вот почему я приехала в Германию. Здесь должны быть хорошие санатории, хотелось бы сбросить килограммов сорок — пятьдесят.

Онемевшая от потрясения, я сидела напротив нее.

— Посмотри, — сказала Уайтхед и, с трудом поднявшись с дивана при помощи сестры, подошла к шкафу, открыла дверцы, показывая его содержимое. — Здесь ты можешь увидеть все меха мира: норку, соболя, горностая. Что мне с этого? Я бы все отдала, только бы снова стать худой и с роскошной прической из собственных волос. Ненавижу парики, пользуюсь ими только когда куда-то иду. Дома вообще обхожусь без них. — С этими словами она схватилась за почти лысую голову.

— Почему ты не повязываешь платок?

Она презрительно махнула рукой и сказала:

— А теперь уже все равно.

Я навещала ее еще несколько раз, затем Уайтхед обосновалась в знаменитом санатории в Бад-Висзее. Моей жизнью она абсолютно не интересовалась, хотя разговор неоднократно заходил об этом. Приближался день отъезда в Африку, но до сих пор не было денег даже на содержание матери во время моего отсутствия. Я попросила Эмми Уайтхед одолжить мне на это время 4000 марок, рассчитывая, что экспедиция продолжится десять месяцев. Такую сумму, по словам сестры, она оставила несколькими днями ранее в качестве чаевых в «Четырех временах года», где арендовала целый этаж. Эмми обещала одолжить мне денег, но я их так и не получила. Вскоре, не сообщив о себе ничего, она уехала в неизвестном направлении.

Мне ничего не оставалось, как отказаться от профессиональных съемок документального фильма. Но так как мне хотелось непременно принять участие в экспедиции, единственным выходом из положения представлялись съемки 16-миллиметровой камерой. Получилась бы добротная хроника о работе и событиях в экспедиции. Эта затея требовала чрезвычайно скромных расходов. Для учебных фильмов в фондах «Дойче Нансен гезелынафт» было много цветной пленки, сын Оскара Луца уже имел некоторый опыт операторской работы. Сам по себе этот фильм мог бы стать достаточно информативным и напряженным, а если так, то он будет иметь неплохие шансы появиться и на телеэкране. Но до отъезда я поставила цель — обеспечить матери надлежащий длительный уход. На ее содержание требовалось минимум 300 марок в месяц.

С тяжелым сердцем после долгого перерыва в наших отношениях я обратилась к своему бывшему мужу Петеру Якобу, которого закон в принципе обязывал помогать мне. Как оказалось, он вообще не знал о нашем бедственном положении. Петер сразу согласился каждый месяц выплачивать матери 100 марок. Такую же суму обещал и Карл Мюллер, успешно сыгравший в ряде моих фильмов. И как раз в то время пришел положительный ответ от социальной службы, которой несколько лет назад я послала просьбу о поддержке матери: как вдове, потерявшей сына на фронте в России, ей положена была некая компенсация. Эта сумма составила 100 марок ежемесячно.

Но самый большой подарок сделал Герберт Тишендорф, помогавший мне еще во время работы над «Красными дьяволами». Он дал 3000 марок на авиабилет Хартум — Найроби и обратно. Африка была гарантирована.

Начало экспедиции запланировали на конец сентября. Я рассчитывала немного задержаться и прилететь следом за всеми, чтобы в оставшееся время еще раз попробовать добыть для фильма немного денег. Местом нашей общей встречи назначили Хартум.

После того как всем участникам поездки сделали необходимые прививки от желтой лихорадки, холеры и других опасных африканских инфекций, состоялся прощальный вечер в Тюбингене. В доме семьи Луц собрались все члены экспедиции. За исключением руководителя экспедиции Оскара Луца, все были очень молодыми людьми: и ученый Рольф Энгель, и приемный сын Луца, Фридер Роте — учитель. Их открытые лица мне понравились. Выпив на брудершафт, мы праздновали до рассвета. Ведь в нашей компании все «помешались на Африке».

И вот наконец я в самолете, оставляя все неприятности позади. Словно груз свалился с плеч. Начинался новый и долгожданный отрезок жизни. Однако моими поступками двигало не просто желание снова увидеть эту восхитительную страну, магически притягивала меня только определенная Африка — едва ли еще исследованная, таившая в себе секреты. Своеобразным стимулом для подобных настроений послужила фотография, несколько лет назад сделанная Джорджем Роджером для журнала «Штерн». На ней был запечатлен чернокожий атлет, сидевший на плечах другого. Тело туземца производило впечатление скульптуры Родена или Микеланджело. Впечатляющий снимок, с которым я никак не могла расстаться. Под ним лаконичная подпись: «Нуба из Кордофана».