Этот фильм об экспедиции не мог сниматься по заранее написанному сценарию. Он должен был стать импровизацией — я хотела назвать его «Африканский дневник». Помимо наличия оператора и ассистентов для успешных съемок возникла необходимость оснастить экспедицию подходящим транспортом, лучше всего — внедорожником. Гейнц Холынер, мой оператор «Черного груза», так вдохновился задачей, что готов был отдать на пользу дела свой гонорар за девять месяцев экспедиционного времени. Такое же понимание проявил и его ассистент.

Производственные расходы сильно сократились из-за того, что пришлось выплатить часть кредита за необходимые материалы для фильма. Следовательно, требовалось уменьшить объемы работ по копированию и число арендуемых камер — тогда получалось, что для съемок цветного фильма об африканской экспедиции нам нужно было только 95 000 марок. Так или иначе, я надеялась увеличить эту незначительную сумму, обратившись к крупным немецким финансистам.

Вспомнился разговор в Хартуме, во время которого Абу Бакр посоветовал мне связаться с Альфредом Круппом фон Боленом и Хальбахом,[474] предварительно рассказав, что год назад тот приезжал в Судан с компанией охотников и пришел в восторг от этой страны.

До сих пор я не решалась обратиться к господину фон Круппу, но теперь пришлось рискнуть. Во всяком случае, в моем письме не содержалось ни слова о желательном финансировании экспедиции, напротив, лишь проявлялся интерес к его впечатлениям о Южном Судане. К моему удивлению, от промышленника пришел ответ, и мы встретились в мюнхенском отеле «Континенталь». Господин фон Крупп приветствовал меня несколько сдержанно, хотя и вполне дружелюбно. Этот высокий и стройный худощавый человек выглядел благородным, но держался на расстоянии.

Мы долго беседовали. Заразившись от меня вдохновением, фон Крупп рассказал о собственных приключениях в Южном Судане. В противоположность своим компаньонам, он проявлял мало интереса к охоте. Его увлечением было фотографирование и съемки. Мне стало известно, что этот знаменитый во всем мире промышленник после вынесения приговора тяжелобольному отцу на Нюрнбергском процессе над военными преступниками провел пять лет в тюрьме вместо него. При всем том мой собеседник казался скромным и робким, не был похож на руководителя огромного промышленного концерна.

Вскоре после нашей встречи я получила от господина фон Круппа посылку с фотографиями и кинопленками. Он сам смонтировал фильмы, озвучил их и просил меня о снисходительности: ждал критики и предложений.

Я была поражена, но промышленник прислал мне этот бесценный материал по почте. Пленки, содержащие около 1000 кадров, являлись не дубликатами, а исключительно оригиналами, частично очень удачными, представлявшими особую ценность. Там я увидела не известные мне племена, отдельных коренных жителей — все это чрезвычайно будоражило и интересовало. Фотографии Южного Судана, хорошие или плохие, очаровывали. Мысль в ближайшее время оказаться в этой стране просто сводила с ума. Однако господин фон Крупп захотел посмотреть и на мои фотографии и диапозитивы, сделанные во время работы над фильмом «Черный груз» в Восточной Африке: снимки зверей и туземцев масаев. Впоследствии он попросил переслать так понравившийся ему материал своему другу принцу Бернхарду Нидерландскому,[475] который также весьма интересовался африканской тематикой. Только после этого я осмелилась обратиться с просьбой о поддержке будущего фильма, однако тут счастье не улыбнулось мне. Секретарь фон Круппа уведомил, что в настоящее время их фирма вовлечена во многие инвестиционные проекты и финансирование еще одного, к сожалению, не представляется возможным. О господине фон Круппе я больше не слышала.

Ничего не вышло и с немецким промышленником Гаральдом Квандтом,[476] сыном Магды Геббельс от первого брака. Лично я его не знала, но в особых обстоятельствах могла к нему обратиться.

Как и от Альфреда фон Круппа, сначала на мое письмо пришел положительный ответ: Гаральд Квандт приглашал навестить его с супругой. Я немедленно вылетела во Франкфурт. В аэропорту меня встретили и на огромном лимузине доставили в Хомбург,[477] где состоялось наше знакомство с госпожой Инге Квандт, молодой, чрезвычайно привлекательной женщиной, просто, но элегантно одетой. Она извинилась за мужа, предупредив, что тот появится только к ужину. Супруга Квандта, так же как и я, оказалась родом из Берлина, и мы вскоре мило беседовали.

Перед тем как предложить чай, Инге показала свой дом. Мне понравилась необычная планировка жилого помещения, но прежде всего вид, открывающийся из окон: вплоть до горизонта без единой постройки, только огромные луга, окаймленные лесом. Интересное решение нашел декоратор дома и для напольного покрытия: оно было глубокого черного цвета и такое мягкое, длинношерстное, что напоминало о шкуре огромного медведя. Но больше всего меня поразило, что едва мы оказались за столом для чаепития, как его бесшумно окружили четыре стены, одновременно поднявшиеся от пола до потолка, — пространство тут же превратилось в маленький уютный салон.

— Мой муж, — сказала, смеясь, фрау Квандт, — очень любит такие технические игрушки. В нашем доме их много.

После захода солнца одним нажатием кнопки в считанные секунды Инге затемнила большую гостиную: на выгнутый фронтон окон опустились дорогие тяжелые матерчатые портьеры. Одновременно помещение осветилось замаскированными в стенах лампами. Все казалось совершенно нереальным, сказочным, но у меня появилось чувство, что молодая женщина, живущая в этом волшебном царстве, несчастлива. Это впечатление еще усилилось, когда вернулся домой ее припозднившийся муж. Инге оставила нас с Гаральд ом наедине, чтобы, как было сказано, заняться ужином. После того как мы немного выпили, Квандт продемонстрировал мне различные технические «игрушки», как их называла его жена: электронные устройства, аппаратуру для демонстрации фильмов и другие предметы технического комфорта. Господин Квандт выглядел усталым как переработавший менеджер. Мы не сказали ни слова ни о прошлом, ни о политике.

За ужином, который в противоположность роскошным покоям проходил в комнате безо всяких украшений, я познакомилась и с дочерьми четы Квандт — четырьмя белокурыми девочками. Еда отличалась спартанской простотой, такой же незамысловатой была и наша беседа. Атмосфера казалась достаточно натянутой, и я обрадовалась, когда ужин закончился. Вечер мы провели в салоне наверху, наслаждаясь музыкой, также почти молча. Гаральд Квандт для прослушивания своих пластинок встроил суперакустику — звучание в Байройте едва ли могло быть более проникновенным. Скованная подобной роскошью, я в тот вечер так и не набралась мужества поговорить с промышленником о своем деле.