До моих японских друзей дозвониться не удалось, поэтому пришлось отправить отчет о поездке по почте. Мичи навестил меня только через две недели. Он рассказал печальные новости. Сооружение стены блокировало дело семьи Кондо, они потеряли столько денег, что пока должны были отставить все планы, связанные с кино, и еще не знали, останутся ли в Германии или уедут в Японию. До сих пор я ни разу не видела Мичи в такой депрессии. Мы все же попытались утешить друг друга. В любом случае наш фильм о Ниле был далеко-далеко задвинут, а тоска по Африке стала ярче, чем когда-либо.

Уже пять недель моя мать с тромбозом сердечных сосудов находилась в клинике доктора Вестриха на Виденмайерштрассе. Состояние ее здоровья врачи оценивали как критическое. Однажды, придя домой из клиники, я почувствовала сильный озноб. Термометр показал 41 градус. Я подумала, что он, скорее всего, сломался, и попросила купить новый. Но результат измерения температуры остался прежним. Все больницы, как назло, оказались переполнены. Только через сутки освободилась койка в клинике для рожениц на Молынтрассе. Была пятница, врач уже ушел, со мной занимались только сестры. Лишь в понедельник появился врач, но меня он даже не осмотрел, только дал какие-то указания младшему медперсоналу. Чуть позже меня положили на носилки и понесли в санитарную машину. Я была слишком слаба, чтобы спросить, что со мной намерены делать. По прибытии в больницу Швабинга удалось узнать, что врач перевел меня из клиники на Молынтрассе в карантинный блок, подозревая тропическую болезнь, поскольку я недавно приехала из Африки. Впрочем, заявленный диагноз оказался неправильным, а рентгеновские снимки показали сильное воспаление легких. Хотя я числилась пациенткой третьего класса и должна была находиться в изоляторе несколько недель, не принимая посетителей, но врачи отнеслись ко мне с пониманием и положили в отдельную палату.

Когда спустя месяц меня выпустили из больницы, мама также чудом преодолела кризис. Мы продолжали сдавать нашу мюнхенскую квартиру, поэтому и отправились, как всегда зимой, в горы. Там мы жили в скромной комнате, чувствуя себя намного свободнее, чем в большом городе.

Впрочем, наши маленькие радости длились недолго. Ни одна из нас не получала пенсии, а то единственное, чем владела мама, — ее дом и участок земли в Цернсдорфе — находилось теперь в ГДР. На многочисленные запросы, адресованные бургомистру этого местечка, который, по слухам, теперь сам проживал в доме моей матери, мы не получали ответа. Наших сбережений при самой большой экономии хватило бы еще на несколько месяцев. А что потом — знают только звезды.

Прежде всего я попыталась продать кое-что из нашего небогатого имущества, только с моими фотоаппаратами фирмы «Лейка» не собиралась расставаться ни в коем случае. Я также обладала бесценными авторскими правами, негативами и копиями своих фильмов, которые вряд ли кто-либо отважился бы продемонстрировать из-за систематически обрушиваемой на меня клеветы. Но я все же решила попробовать еще раз и направила директорам программ всех немецких телеканалов деловые письма с предложением к показу фильмов: «Голубой свет», первая часть «Олимпии» — «Праздник народов», вторая — «Праздник красоты» и «Долина». К письмам были приложены: брошюра с указанием наград и призов, которых эти фильмы удостоились, отзывы немецких и иностранных критиков, краткое содержание, цензурные карты. Отовсюду я получила лишь отказы. Работа моих врагов была превосходной. Имя Рифеншталь в Германии оказалось вычеркнуто из памяти. Какая польза от того, что во всех иностранных музеях кино имелись копии моих фильмов? На родине не хотели обо мне знать. Но я получила приглашение из университета Лос-Анджелеса прочитать курс лекций о моих фильмах. Одновременно в письме содержались заверения, что мне не следует бояться каких-либо акций протеста. Это было не первое приглашение от американских университетов, но никогда раньше у меня не хватало смелости ответить ни на одно из них согласием. Однако теперь, когда в Германии у меня не осталось никаких шансов, я всерьез задумалась…

Вскоре некий визит заставил меня забыть о поездке в США. Неожиданно появился еще один шанс поехать в Африку.

Меня посетил господин Оскар Луц, президент организации «Дойче Нансен гезелыпафт» в Тюбингене. Прежде мы уже переписывались, но лично знакомы не были. Случайно прочитав в небольшой газетной заметке о том, что Луц собирает экспедицию, которая должна проходить через Судан, я, доверившись интуиции, незамедлительно напомнила ему о себе.

Вскоре мы встретились, состоялась продолжительная беседа. Не только я, но и господин Луц был очарован Африкой. Он рассказал о своих, полных приключений, экспедициях по Гвинее и Западной Африке. Мы обсудили различные возможности совместной работы, и получалось, что у нас на самом деле масса общих интересов.

«Дойче Нансен гезелыпафт» являлась признанной общественной организацией, несколько лет занимавшейся исследовательскими поездками с этнографическими целями. До сих пор результаты этих путешествий носили сугубо научный характер. О новой экспедиции планировалось снять документальный фильм. Господин Луц был убежден, что моя режиссура и нешуточное увлечение Африкой помогут создать достаточно качественный материал.

Я же твердо решила, что отправлюсь в эту поездку независимо от того, буду ли снимать фильм или нет. Даже неизбежные трудности, которые описал Луц, не могли меня отпугнуть. Он сказал, что данная экспедиция не идет ни в какое сравнение с сафари и охотой с фотосъемками, что из-за высокой стоимости мы не сможем позволить себе размещение в комфортных отелях. Даже походные кровати и палатки не входили в наш багаж — только матрасы и спальные мешки.

Благодаря занятиям балетом, альпинизмом и горными лыжами я была хорошо натренирована и в шестьдесят лет вполне готова переносить походные трудности. То, что в этой экспедиции я окажусь единственной женщиной среди пятерых мужчин, меня не пугало. (У меня уже имелся подобный опыт. Вспомнить хотя бы составы наших съемочных групп во время совместной работы над горными фильмами с режиссером Арнольдом Фанком.) Помимо Луца в экспедицию входили: его сын — оператор, его зять — врач и помощник руководителя экспедиции, двое молодых ученых, один из которых был сотрудником Института Макса Планка.[473]

В тот раз, после продолжительной беседы мы расстались с господином Луцом как добрые друзья. Так как отправиться в экспедицию наметили через два месяца, было решено, что я в самое ближайшее время должна вылететь в Хартум для тщательной подготовки к съемкам.

После этой встречи я будто родилась заново. У меня опять появилась цель. Все проблемы казались разрешимыми, даже физические боли исчезли. С огромным энтузиазмом я взялась за приготовления к экспедиции. Еще никогда не было столь идеальной возможности снять с такими малыми средствами добротный документальный фильм в Африке. Одно только разрешение суданского правительства на съемки в «закрытой зоне», выданное в Хартуме господином Абу Бакром, дорогого стоило. Если бы не клеветническая политика, проводимая в отношении меня в Германии, то не один телеканал или кинокомпания согласились бы на финансирование этого фильма. От Рона Хаббарда после моего отказа от его южно африканских проектов не было никаких известий, Филипп Хадсмит по-прежнему жил на Таити, а мои японские друзья, братья Кондо, после возведения Берлинской стены, вернулись в Токио. Но я была убеждена, что моя жизненная ситуация еще может как-то исправиться.