В миллионный раз в своей жизни я поймал себя на том, что смотрю на человека, который меня вырастил, и думаю: смогу ли я когда-нибудь стать таким же сильным, как ты?

Я наблюдал за своим отцом, когда он пододвинул стул и поставил его передо мной.

— Итак, — сказал он, садясь и ослабляя галстук. — Давай будем собой, сынок.

О черт.

— Собой? — Я прохрипел.

Папа кивнул. — Скажи, что ты не попадешь в u20 в июне…-

— Па, я не могу…

— Выслушай меня, — спокойно сказал он.

Я мрачно кивнул.

— Скажи, что ты не успеешь в июне, — продолжал повторять папа, озвучивая мой худший кошмар вслух. — Это разрушительно. Мы с твоей мамой понимаем. Ты можешь не думать, что мы делаем, но мы привели тебя в этот мир, и каждый болезненный момент в твоей жизни, который ты переживаешь, и каждое препятствие, о которое ты спотыкаешься, мы рядом, Джонни. Мы прямо за тобой, чувствуем все. Твоя боль, разочарование и страхи. Все это отражается в нас. Твои достижения — наши, и твоя душевная боль — наша. Потому что ты — все, что у нас есть, Джонни. Только ты. Вот и все.

Теперь я чувствовал себя хуже, чем когда проснулся. — Да …

— Когда ты станешь старше и у тебя будут собственные дети, твой собственный сын, ты поймешь, что я имею в виду, — добавил он, спокойный, как всегда. — Но сейчас тебе придется поверить мне на слово.

Я кивнул, чувствуя себя куском дерьма и прекрасно понимая, что будет дальше.

— Что ты сделал, Джонни? — Папа сказал. — Опасность, которой ты себя подвергаешь? — Он покачал головой и прерывисто выдохнул. — Нет слов, чтобы описать, насколько мы были опустошены тем телефонным звонком прошлой ночью. Он наклонился вперед на своем сиденье и сложил руки вместе. — Знать, что наш мальчик вот так рисковал своим здоровьем и своим будущим, и так было уже несколько месяцев.

Мои плечи опустились от стыда. — Мне жаль, папа.

— Мне не нужны извинения, — ответил папа без намека на гнев в его тоне. — Мне нужно, чтобы ты понял. Сделать шаг назад от этой мечты, за которой ты гнался, и осознать, что твоя жизнь уже происходит.

— Я просто так сильно этого хочу, папа, — признался я, прикусив губу. — Так чертовски плохо.

— И я хочу это для тебя, — сказал он мне. — Я хочу, чтобы ты следовал своим мечтам, Джонни. Я хочу, чтобы ты воплотил их в жизнь. Я хочу, чтобы все, чего ты хочешь от жизни, у тебя получилось. Но мне нужно, чтобы ты делал все это с трезвой головой. — Он откинулся на спинку стула и долго смотрел на меня, прежде чем заговорить снова. — Даже лучшие иногда падают, сынок. То, что вы сделаете дальше — с четким, продуманным, логичным мышлением — это то, что определит вас.

Да.

Я понял.

Я услышал его.

Тяжело вздохнув, я провел рукой по лицу и спросил: — Итак, каков план?

Папа ухмыльнулся.

Я нахмурился, глядя на него. — Почему ты так на меня смотришь?

Он склонил голову набок, все еще ухмыляясь. — Я просто смотрю на своего мальчика и чувствую благодарность, снова увидев огонь в его глазах.

Я беспомощно пожал плечами:

— Он исчез?

— Ненадолго, — сказал он мне. — И план — восстановление и постельный режим. 7-10 дней.

Я прерывисто выдохнул — Господи, да что…

— Таков план, сынок, — строго сказал папа. — С этого момента мы будем двигаться вперед с реабилитацией.

— Академия? — Я глубоко сглотнул. — Тренер Деннехи связался с вами?

— Они в ярости от тебя, — ответил папа, не стесняясь в выражениях. — Чего и следовало ожидать, когда центровой номер один в стране почти заканчивает карьеру до своего восемнадцатилетия.

Я застонал:

— Господи, не говори так.

— Правда всегда лучше лжи, — ответил он с понимающей улыбкой. — Более болезненная, но гораздо более полезная в долгосрочной перспективе.

— Ты юрист, — фыркнул я. — Тебе платят чертову кучу денег за ложь.

— Не для тебя, — ответил папа с усмешкой. — Вы получаете мои услуги бесплатно и на сто процентов правдивы. — Ухмыляясь, он добавил: — Если ты хочешь, чтобы кто-то тебя успокоил, тогда тебе следует поговорить об этом со своей матерью.

— Да, хорошо, — пробормотал я. — Ты мог бы немного смягчить края, папа. Оно жжет.

— Укусы закалят тебя, — сказал он мне. — Там большой, плохой мир, сынок. Это все острые углы.

— А как насчет моего контракта с академией? — Я осмелился спросить.

— Все еще очень даже в силе.

Я выдохнул с огромным облегчением.

— Не удивляйся, — задумчиво произнес папа. — Ты великолепен. Беспечный, упрямый, склонный к самоубийству идиот с блестящими способностями к регби и талантом вывести себя на любой уровень, на который ты пожелаешь. Они знают это, Джонни. Они тебя не отпустят.

Когда он сказал мне это, я знал, что это не чушь собачья.

Он не стал бы вешать мне лапшу на уши.

— Как ты думаешь, у меня получится, папа? — Тогда я спросил, глядя на лицо моего отца. — Ты думаешь, я смогу это сделать?

— Да, — ответил он без колебаний.

Мое сердце затрепетало.

— Правда?

Мой отец кивнул. — Да, Джонни. Действительно.

С этими словами я почувствовал, как во мне зародился маленький корешок надежды.

Я мог бы отодвинуть все это от края.

Я мог бы это сделать.

Мой отец думал, что я смогу это сделать.

— Но ты освобожден от обязанностей, — добавил папа.

Я тяжело вздохнул. — Ожидаемо.

— И у тренера Деннехи будет с вами жаркий разговор.

Я поморщился:

— Тоже ожидаемо.

— И вам нужно будет пройти три отдельных экзамена, прежде чем вы снова выйдете на поле, будь то академия, клуб или школьное регби, — добавил он. — И эти ноги должны держаться подальше от травы до мая.

— Прелестно. — Я провел рукой по волосам и вздохнул. — Иисус.

— Не паникуй, — спокойно сказал он. — Ты знаешь план. Он есть. Прямо перед тобой. Частью возвращения в команду является исцеление. Отдых твоего тела прямо сейчас так же важен, как и любая другая тренировка или участие в регби.

Я понял это.

— Это просто отстой, — пробормотал я.

— Посмотри на это с другой стороны, — предложил папа с ухмылкой. — У тебя будет неограниченное количество свободного времени, чтобы провести его с Гибси.

— О, Боже.

Папа рассмеялся:

— Которые, я полагаю, никогда не позволят тебе пережить прошлую ночь.

— Нет. — Я поморщился. — Он, вероятно, не будет.

Тогда я посмотрел на него и спросил:

— Итак, как долго я собираюсь застрять в больнице?

— Еще пару дней, — ответил папа. — Тогда мы отвезем тебя домой, и ты сможешь начать реабилитацию.