Михайло. Оно, когда от сердца, от души идёт, само льётся. Жалко мне тебя, пропадом пропадаешь, а такие, как ты, жить должны! Честный ты человек, Михайло, я ж видела. Копейки чужой у тебя к рукам не пристанет, увидишь, как тыща рублёв упала — догонишь да вернёшь, будь то хоть купчина толстопузый, потому как — чужое добро счастья не приносит.

Так, с разговорами, брели они на север, избегая больших дорог. Вороне от Тулы до Оки лететь по прямой семьдесят пять вёрст, ну, а отряд Жадова, петляя да прячась, все сто должен был отмахать. Четыре полных дня шли, а когда вышли — специально забирая от Серпухова подальше — то нарвались на пулемёты своих.

Был поздний вечер 12-го июля, и первая рота Александровцев уже шла форсировать Оку; Жадов тоже попытался, но, сколько ни кричал — свои мы, мол! — с северного берега отвечали только матерной бранью да пулемётными очередями. Волей-неволей пришлось останавливаться на ночлег, кое-как перемоглись до утра; с рассветом выслали разведку. Однако на сей раз с левого берега стрелять не стали. Кое-как собрали плотик, Жадов сам на нём поплыл, в полной форме начдива(вот и пригодилась ещё раз), высоко держа белую тряпку.

Ничего. Северный берег Оки оказался покинут.

…Немало времени прошло, пока Жадов смог переправить через широкую реку весь свой отряд. Собрали в приречных деревеньках лодки, какие смогли; мужики глядели мрачно, помогали неохотно. Когда Жадов спросил, в чём, мол, дело — оказалось, что именно здесь дернула нелёгкая чекистов расстрелять местного священника. А батюшка оказался не как с антирелигиозных карикатур, и паства его любила…

После некоторых раздумий решили повернуть на Каширу. Пробираться глухими приокскими лесами — это если выяснится, что беляки и в самом деле кругом.

…В Кашире красный гарнизон оставался. Петлицы начдива помогли — о том, что Жадов уволен из армии, здесь, само собой, никто не знал.

— Тут и встанем, — сказал Михаил своим бойцам.

Они встали.

Однако уже назавтра пришёл приказ — оставить позиции в Кашире и всем двигаться в Москву…

— Плохо дело, — Яков Апфельберг поправлялся, хоть и небыстро. — Прорвались беляки за Оку… теперь только в первопрестольной драться и осталось. А если они её возьмут…

— «С потерей Москвы не потеряна Россия», — щегольнул Жадов знанием цитат.

Яша отмахнулся.

— Потеряна, Миша, потеряна. Узел всех дорог. Заводы. Склады. Население. А главное — символ!

— Чего это она «символ»? — удивился Жадов. — Кутузов, повторю, Москву сдал. И что?

— Другую Москву он сдал, Миша, друг мой. Большую деревню он сдал, вот чего. Кремлевских реликвий, конечно, жалко было, но пушки-то поважнее. А пушки где лили? В Туле. Ружья там же делали. В Сестрорецке тоже… А Москва — что Москва? Там даже провианта для французов не оказалось, всё вывезти успели. А теперь Москва — это совсем другое дело. Теперь это центр, считай, всего. И мануфактуры, и заводы, и железные дороги, — Яша хотел махнуть рукой, но только скривился от боли. Даша заботливо погладила его по плечу, но поглядела при этом на Жадова, да так, что тот смутился.

— Вот и суди сам, товарищ начдив-15. Возьмут беляки Москву — всё посыплется. И так на заводах в Ижевски разброд и шатания, я слыхал, ещё до отправки нашей. Рабочие там и так неплохо жили, зарабатывали, а теперь — всё, баста, пайки и никакого тебе ситчика весёленького для жён, коли комитет не выделит. Прав был Благоев, как есть прав! Эх, не он сейчас в Смольном…

Про Ирину Ивановну Яша деликатно не спрашивал.

— Раз не он в Смольном, то и говорить об этом нечего, — отрезал Жадов. — Значит, надо к Москве пробираться, нельзя её белякам отдать…

…Однако приказ пришёл совсем иной. Оставив в Кашире небольшой заслон и подготовив мосты к взрыву, выступить в западном направлении, на Серпухов. Задача — взять город, отрезав прорвавшиеся белые части от подкреплений. Подписано самим товарищем Троцким; за невыполнение приказа — расстрел на месте.

Непонятно было только, на каким именно месте собирается Лев Давидович расстреливать виновников; но слова были грозные, и гарнизон Каширы выступил — по дороге на Иваньково. Потом просёлками предполагалось достичь деревни Кутуково и затем уже, продвигаясь правым берегом Оки, выйти непосредственно к мостам.

Однако не прошли они и версты, как за спинами их поднялась заполошная стрельба.

…Конная дивизия кубанцев, совсем недавно собранная и сформированная, была переброшена эшелонами в Узловую, за день преодолела сорок вёрст и внезапно заняла Венёв, оказавшийся в пустом пространстве меж красными и белыми. Захватив там несколько паровозов и мобилизовав все вагоны, какие смогли сыскать, кубанцы устремились прямо к Кашире…

Жадов развернул свой отряд.

Внезапной атакой его полк выбил кубанцев из города, однако те, легко отскочив и стараясь избегать потерь, закружили у окраин; мост через Оку в черте города жадовцам удалось отстоять, зато железнодорожный казаки захватили с налёту.

Михаил Жадов повёл свой полк в новую атаку. Повёл сам, впереди злых, наставивших штыки цепей. И, помня, как атаковали его в Туле александровцы, то и дело орал своим:

— Легли!.. Встали!.. Легли!.. Перебежками, мать вашу!..

Казаки огрызались, они тоже были упорны и злы, но жадовцев и рабочих с «Гнома» было не остановить. Сейчас они рассчитывались за всё, за долгое отступление, за оставленные города и села, за постыдный выход из тульской западни — и кубанцы не выдержали, отхлынули, мост был отбит.

Так и началась игра в кошки-мышки, потому что мосты через Оку в Кашире разнесены, между ними почти две версты.

Михаил Жадов был почти что счастлив. Счастлив потому, что жуткая боль в сердце отступила, отползла чуть в глубину, не исчезла окончательно, но и это облегчение казалось райским блаженством.

Бей, стреляй, а там видно будет.

Глава XIII.6

Тимофей Степанович Боков тщательно прибрал свой кабинет. Аккуратно, словно инструмент на родном заводе, разложил по местам бумаги, перья, карандаши, всё прочее. Одёрнул форму и вышел, заперев дверь на три оборота.

Дел предстояло много. Отправить подкрепления на Западный фронт; пока разберутся, пока то, пока сё — а ляхов-то и остановят; Тимофей Степанович больше всего любил «Князя Серебряного», но и «Русских в 1612 году» Загоскина читывал-перечитывал неоднократно.

Нельзя никому русские земли сдавать. И никакая «мировая революция» тому не оправдание. Своих, русских, ляхам поганым в рабство?! — да ни за что на свете! Льву свет-Давидовичу, может, и всё равно, а ему, питерскому рабочему Бокову, у которого жена, Василиса, две дочки на выданье да двое сыновей — ему не безразлично. Русские земли полякам отдавать, а потом забирать назад, русской же кровью?!

Нет, к стенке вставать за «предательство революции» он тоже не собирался. Но и такая «революция», за