Вилли Розенбаум считал, что демонизация «той или иной практики, того или иного удовольствия» вела к нарушению доверия, важного для отношений врача и пациента; некоторые врачи-геи высказывались в пользу осторожности; другие считали, что это новый вид подавления. В ответ на статью, написанную президентом Ассоциации геев, в которой утверждалось, что мужчинам-гомосексуалам нет причин менять свое поведение, Мишель Канеси опубликовал контратаку. «Я сказал, что для человека неестественно заниматься сексом с двенадцатью различными партнерами в один день, но все начали звать меня «Кассандрой», злым пророком».

Сам Рудольф, по словам Канеси, хотя он был скрытен в том, что касалось его сексуальных предпочтений, «иногда сознавал опасность, а иногда – совершенно нет». Подтверждая это, Стивен Шерифф вспоминает, что именно Рудольф предложил им пользоваться презервативами – «хотя мне приходилось выходить и покупать их», – в то время как Роберт Трейси утверждает, что со многими партнерами Рудольф, по его собственному признанию, занимался незащищенным сексом. «Их было множество. Все уже умерли». И хотя одних поражало «полное отрицание» Рудольфа, другие называют его поведение больше демонстративным неповиновением. «Рудольф был не из тех, кому легко отказать». Разумеется, нам известно из рассказа биографа-очевидца Отиса Стюарта, как Рудольф обслуживал «какого-то юного блондина», известно, что еще зимой 1985 г. он часто посещал «Трап». «Допив свой напиток, он… поднимается по лестнице. Сначала ручеек, потом весь зал следует за ним… среди самых пылких внимательных зрителей карьеры Нуреева».

В конце декабря Шандор Горлински рассказал Рудольфу, что получил из Ниццы, от поверенного, письмо, в котором утверждалось, что Роза пришла к нему без приглашения и безостановочно говорила почти два часа. «Мне удавалось говорить всего минут пять». Явно страдая от того, что выглядело паранойей, она говорила о том, что французская полиция обвиняет ее в шпионаже и следит за ней, из-за чего местные лавочники «то дружелюбны, то враждебны». Находя невозможным иметь дело с сестрой Рудольфа, «которая считает, что все настроены против нее, преследуют ее и крадут ее деньги», сотрудники отделения банка в Ла-Тюрби отказались выдать Розе чековую книжку, что лишь подтвердило ее подозрения, что все в городке сговорились против нее: «Она уверена, что многие пытаются ее отравить, и поэтому спит на кухонном столе, потому что там низкий потолок и ей удобнее мыть и чистить всевозможные поверхности (в том числе потолок) каждый день, чтобы растворить вредные субстанции… В других помещениях гуляют сквозняки, и она подозревает, что отравители с помощью сквозняков впрыскивают в дом яды». Узнав годом ранее, что брат собирается продать виллу в Ла-Тюрби, Роза все больше тревожилась. Впервые она обратилась к адвокату в ноябре 1984 г. (и ожидала, что счет за посещение оплатит Рудольф). Она отказывалась переезжать в квартиру в Монако и хотела, чтобы ее назначили экономкой «Виллы Аркадия»: «Ее самое большое желание – присматривать за активами брата». Явно по диктовке Рудольфа Горлински написал ответ фирме «Шонфрухт и Кº». Его письмо больше свидетельствует о раздражении, чем о сострадании. «Г-н Нуреев не желает, чтобы она занималась охраной его собственности во Франции. Он прекрасно способен делать это сам… и не желает никакого вмешательства с ее стороны… Кроме того, г-н Нуреев не имеет намерения делать ее экономкой виллы, раз сама атмосфера Ла-Тюрби кажется ей настолько отравленной».

И все же Рудольф настолько забеспокоился, что связался с Канеси. «Как-то он позвонил мне и сказал: «Мишель, я хочу поместить сестру в психиатрическую больницу. Сейчас же. Она сумасшедшая». Я пытался объяснить ему, что у него совершенно советский подход, что во Франции нелегко изолировать человека от общества [против его воли], и больше он об этом не заговаривал». Но ситуация лишь усугубила у Рудольфа растущее чувство вины. Его бегство очень плохо отразилось на Розе; из-за него ее не повышали на работе, а угрозы со стороны КГБ подпитывали ее растущую тревогу. Переезд на отдаленную «Виллу Аркадия» лишь ухудшил положение, и, когда туда однажды приехала Марика Безобразова, она увидела, что Роза «моется, моется, все время моется». Гостей предупредили, что сестра Рудольфа держит дома дробовик, который, вполне вероятно, пустит в ход, а Мари-Сюзанн позвонил мэр Ла-Тюрби с жалобой, что мадам Франсуа не пускает коммивояжеров в имение. Самым неприятным было то, что Роза отказалась пойти навстречу при оформлении развода с Пьером Франсуа, который, вполне понятно, ожидал, что вернет себе свободу[184].

«Перевезя Розу на Запад, Рудольф единственный раз в жизни принял неверное решение», – говорит Франк-Рауль Дюваль, который за несколько лет до того побывал у нее в Ленинграде и заметил, что у нее есть работа, которая занимает ее время, и собственные друзья.

«Рудольф хотел, чтобы она к нему приехала, из-за связи с семьей и матерью, но он был слишком занят собственной жизнью, чтобы понять, что ничего не получится. Роза повисла на нем, чего он никак не мог понять и принять. Это настоящая трагедия. Нельзя перевезти советского человека, который всю жизнь жил в советских условиях, – что могла она делать на Западе? Когда вырываешь с корнями людей, привыкших к определенному существованию, они сразу же гибнут, или начинают возмущаться, или сходят с ума».

Однако Рудольф и сам был на грани схождения в ад.

Все началось в марте 1986 г. с того, что его коллеги до последнего времени называют «делом Бежара».

По его приглашению Морис Бежар приехал в Париж, чтобы создать для труппы новое произведение, и во время репетиций (когда Рудольф уехал на гастроли) он, как выяснилось, готовил почву для какого-то путча. «Он явно получал всевозможные сведения о положении дел с Рудольфом, – говорит Жан-Люк Шоплен. – Тогда его как директора очень критиковали; кроме того, ходили слухи о том, кто его сменит. Бежар выяснял, кто будет на его стороне, – он пытался дружелюбно вести себя со мной, генеральным директором, – и я понял, что он готов воспользоваться любой возможностью, чтобы захватить Парижскую оперу».

Такого Рудольф явно не ожидал. Отношения между ним и Бежаром никогда не были простыми и откровенными, но последнее время оба выражали ясное желание снова сотрудничать. Бежар написал, что он «с радостью» ждет возможности поработать с Рудольфом в

Опере, а Рудольф запланировал вечер Бежара во Дворце Гарнье «с любовью и восхищением». Но, предложив версию «Чудесного мандарина» с Рудольфом в главной роли (чему Рудольф обрадовался как «чудесному рождественскому подарку мне и Опере»), хореограф позже передумал. Решив подарить парижской компании комедию, которую он назвал «Арепо» (слово «опера» наоборот), он не создал в ней роли для Рудольфа и как будто воспользовался его отсутствием, чтобы раздувать враждебность к нему. Когда Рудольф вернулся к премьере, атмосфера была ощутимо напряженной. «Мы так и знали, что Бежар что-нибудь предпримет, – вспоминает Шоплен. – Мы оба это чувствовали и решили встать в правой кулисе».

Новый балет приняли с воодушевлением, а после финального вызова на поклон на сцену вышел хореограф и жестом приказал публике замолчать, показав, что намерен сделать объявление. Выведя за руку двух молодых танцовщиков, Эрика Вю-Ана и Мануэля Легри, он объявил, что назначает обоих звездами. В зале послышались одобрительные возгласы, но молодые танцовщики выглядели неуверенными – как выразилась Элизабет Платель, «в глубине души они понимали, что это неправильно». Только художественный директор, вначале обсудив повышение с генеральным директором, имел право назначать танцовщиков звездами. Однако в прошлом Бежар имел обыкновение «освящать» крупные произведения Парижской оперы, делая звездами ее солистов (так было с Жан-Пьером Бонфу и Мишелем Денаром). «Бежар был немного влюблен в Эрика и хотел сделать для него что-то особенное, – сказал Легри. – Он знал, что я нравлюсь Рудольфу как танцовщик, поэтому решил: наверное, если он сделает звездами обоих…» Сам Бежар теперь утверждает, что он безуспешно пытался посоветоваться с Рудольфом до спектакля, но в антракте ему сказали: «Нуреев согласен, можете действовать, вам дали зеленый свет». Но хотя Рудольф признавал значительный талант Вю-Ана, он никогда не считал его звездой в классическом смысле слова. А в случае Легри (которого, вместе с Лораном Илером, он формировал по своему образу и подобию) Рудольф не собирался отдавать решение в чьи-либо руки, кроме своих. Обернувшись к директору за подтверждением, оба танцовщика увидели, что он медленно грозит им указательным пальцем, словно говоря: «Нет»[185].