помню, но… ладно. А одного я им, сколько жить буду, не прощу. Что когда год прошёл, то этих годовалых у матерей отбирать Полди, сволочь, – Эркин безобразно выругался, – он нас послал. Понимаешь? Отобрал из рабов… от кого дети были, и послал. Смешно ему было, понимаешь. Всегда это надзиратели сами делали, а он… нашими руками… понимаешь? А остальных построил и смотреть заставил. И хозяева… на балкон все вывалили. Отродье своё вперёд, чтоб видели, чтоб запоминали. Что не люди мы, раз такое над собой позволяем! – Эркин рванул повод и поскакал в обход стада.

Андрей молча продолжил ехать шагом. Описав круг, Эркин снова подъехал к нему. Глаза его были сухи, а голос спокоен.

– Клеймить я не буду. Надо им, пусть сами и делают.

– Я тоже, – кивнул Андрей и, помолчав, нерешительно сказал: – Ничего… если я спрошу?

– Спрашивай, – кивнул Эркин. – Отошло уже.

– Тебя… тоже тогда… отобрали?

– На что? Годовиков забирать? Нет, я ж сказал, Полди отобрал тех, от кого рожали.

– Эти?..

– Нет, баб куда-то в другое имение возили. Ну, чтоб не знали, кто от кого. А к нам тоже привозили рабынь. Привезут на месяц, два, редко больше. Ну, когда видно, что затяжелела, не пустая, возвращают хозяевам. А я спальник. От спальников не рожают.

– Нельзя?

– Нет, – усмехнулся Эркин. – От спальника не беременеют.

– Это… как? – Андрей даже придержал коня, и Эркин тоже остановился. – Ты ж… ты что, разве не… ну, ты же мужик… – он запутался в словах и умолк.

Эркин не сразу разобрался в этой путанице, а, поняв, к изумлению Андрея, рассмеялся.

– Мужик я, мужик. Только семя у меня мёртвое. Всё есть, всё как положено, а забеременеть от меня нельзя.

– И… у всех так? Ну, спальников? От… рождения?

– У всех. Какой же спальник, если от него дети будут. Белым леди неудобства, беспокойство лишнее, – запаясничал Эркин. – А мулатов с метисами куда потом девать? – и стал серьёзным. – Хотя, чего ж куда. Туда же, к рабам. По имениям их полно было. Так что, все мы такие. Но не от рождения. Это делается. Как нам кожу сделали, так и это, – посмотрел искоса на Андрея, усмехнулся. – Давай, поругайся, отведи душу. А хочешь, расскажу тебе, как это делалось.

Андрей молча отъехал от него. Эркин снова усмехнулся. Он не видел себя, не видел этой злой ухмылки, так непохожей на его улыбку.

К вечеру дождь перестал, но небо не очистилось. Они развели костёр побольше, развесили, как смогли, отсыревшие куртки и одеяла. Сидели на сёдлах, чтоб не на мокром, и пили горячий обжигающий кофе. Не для вкуса, а греясь. Андрей был хмур и неразговорчив, и Эркин начал первым.

– Не психуй, не из-за чего.

– Ты что? – вскинул на него глаза Андрей. – Ты что, и вправду, простил им? Это ж… не по-людски…

– Ты ж мне сам рассказал, как собаками тебя травили. Это по-людски?

– И это не по-людски!

– А что, – Эркин говорил спокойно с привычной горечью, – что с нами по-людски делали? А что о спальниках такую вонь пустили, помнишь, говорили… Что я и сейчас, как подумаю, что Клеймёный о спальничестве моём проболтается где, то так бы и придушил на месте. А он что, виноват в чём? На освобождении спальников хозяйских насмерть замордовали. За что? Я-то на скотной отсиделся. Заперся. А как полезли, про быка сказал, сразу отвалили. У тебя вон тело в рубцах, а мне душу… покорёжили. И кабы мне одному. Что, злоба такая у них на меня была? Нет. Я ведь обычный раб. А рабу и судьба рабская. От питомника до Оврага…

– Овраг и нас ждал, только пылью лагерной назывался. Ну, трупы сожгут, а пепел там, сажа, он пылью на плац оседал. – Андрей сплюнул окурок в костёр. – Всем конец один. Я вот… выскочил. Живу. А такие были… Я про Старика рассказывал тебе?

– Который тебя перед пулей скинул? Только это и сказал.

– Нет, этот уже потом был. Под конец. Я и плотничать у него учился. И проводку он знал.

– Что? Что знал?

– Ну, как электропроводку делать. Он мастер был. А я у него в подручных ходил. Я и ящик себе потом как у него делал. И с инструментом он меня учил. Что первое, что надо, это инструмент по руке делать. Вот, – Андрей вытащил из-за голенища нож и, держа за лезвие, протянул Эркину. – Видишь? Рукоятку я сам делал. По своей руке. А сам-то нож армейский… взял у одного. Попробуй.

Эркин взял нож, зажал в кулаке.

– Хорошо.

– Хорошо, да не так. Обзаведёшься настоящим, я тебе по руке подгоню, поймёшь тогда, – Андрей забрал нож, сунул в сапог. – Ну, что умею я, это от Старика. А тот, другой… Его тоже Стариком звали. От него всё, что знаю. Ну, меня и другие учили. А этот… – Андрей восхищённо покрутил головой.

– Пол?

– А как же. Кримы другому учили. Там своя наука. Без неё тоже не выживешь. Если б не тот Старик, может, я бы и прибился к кримам, а так… с полами остался. Потом присы пошли. Они нашу сторону держали. И малолеток, кто попадал, мы уже от кримов вместе отбивали. Охрана под конец в лагерь мало совалась, в бараки вообще боялись… – Андрей усмехнулся. – Бараки хлипкие. Балка сорвётся там, ещё что.

Они дружно захохотали в два голоса.

– К вам и в камеру, ну, в распределителе, надзиратели только по двое, и с оружием, я помню, – отсмеялся Эркин.

– А как же! Говорят, один как-то зашёл.

– Ну и как?

– Упал, сознание потерял, – смеялся Андрей. – Долго ли умеючи. А там всё. Кранты. Но… это рассказывали. Сам я такого не видел.

– Ты много по распределителям мотался?

– Да как сказать, – пожал плечами Андрей, – путается всё. Да и все они одинаковы. А ты?

– Пока в Паласе был, часто. А как в имение попал, всё. Пять лет на одном месте.

– Хорошо?

– А фиг его знает. И так хреново, и этак дерьмово.

– Вот и выбирай, – засмеялся Андрей.

– Рабу выбор не положен, – хмыкнул Эркин.

– Слушай, а чего вам положено? Об чём речь не зайдёт, ты одно: не положено.

– Что положено? – Эркин как-то удивлённо посмотрел на него. – Волю хозяйскую исполнять. На хозяина работать.

– И всё?

– А на всё остальное воля хозяйская, – Эркин встал, пощупал куртки. – Вроде подсохли. Накинешь?

– Обойдусь. Одеяла перевесь поближе.

– Загорятся. Жратву когда привезут?

– Завтра. А что?

– Мяса не осталось. И жир кончился.

– Это я кашу перемаслил, – покаялся Андрей.

– Значит, завтра что? – засмеялся Эркин, садясь к костру. –