Еще когда шел к этому шатру, видел, как во всем воинскомстане начался веселый и бестолковый пир. И хотя стены Куябы несокрушимы, врагсилен и отважен, но всех обуяло предчувствие скорого окончания войны, такойпозорной вначале и такой успешной теперь. По всему лагерю песни, звенят трубы,пищат рожки, гремят большие бубны, а на телегах все подвозят бочки с вином.Прибыли купцы, днем при свете дня, а ночью при факелах продают яркие ткани,дорогие безделушки, и, дивное дело, народ покупает, у многих все еще оставалосьи серебро, и даже золото. Прибыли танцовщики и танцовщицы, а следом и вовсевеселые женщины, далеко не все из них торгующие любовью, есть и простолюбительницы мужского общества.

Сейчас же, сторонясь дурацкого, по его мнению, веселья, ноизбегая обвинений в артанскости, мол, что за куяв: не пьет вина и не ест сала,вынужденно сидел за праздничным столом, вместо того чтобы вольно и красивоширять в поднебесьях на Малыше, бороться с воздушными волнами, течениями,потоками, струями, подчинять себе этот мир, он поднимал чашу с вином,отхлебывал – да видят, что пьет, нарезал сало и ел мелкими ломтиками:дескать, артанскость не коснулась.

Мальвред уговаривал Иггельда пить так, чтобы все с ногвалились, да не смеет никто пить меньше походного князя, наконец Иггельдразозлился, вызвал двух стражей, те вытащили Мальвреда с его места, Иггельдвелел вывести пьяного князя на свежий воздух, его выволокли с охотой всегдаприятно применить силу к знатному, Иггельд вышел следом, сказал взбешенно:

– Какой пир?.. Артане все еще в Куябе!..

– Да, но…

Мальвред покачивался в руках дюжих стражей, обрюзгший,оплывший, как воск на солнце. В слабом свете догорающего заката его лицоказалось старым и больным.

– Какие, к черту, «но»? Пьяных не допущу к осаде. Все!

– Однако…

– Молчи, – сказал он бешено. – Ты говорилхорошо и правильно, про пьяных и трезвых, но это только слова, чтобы… Не сметьспорить!

По взмаху его руки стражи радостно потащили князя кближайшей бочке с водой, а уже осень, вода холодная, принялись окунать сголовой. Иггельд стиснул кулаки, ноздри раздувались, как у дракона,телохранители бросили ладони на рукояти мечей и так же зло озирались посторонам.

Иггельд всхрапнул, как конь, пошел, раздраженный, к своемушатру. Вдогонку через стенку шатра доносился стук ножей и звон чаш. Хмельныеголоса завели веселую песню про удалого купца и трех купчих. Дюжие глоткиподхватили, слышно, как кто-то пустился в пляс.

Малыш лежал у самого входа смирный и печальный.Телохранители, что всегда оставались при шатре, взяли и его в кольцо, неподпуская посторонних.

– Соскучился? – спросил Иггельд.

Малыш, не ожидавший такого скорого возвращения, ринулсянавстречу. Иггельд прикрыл лицо руками, отбивался, терпеливо ждал, покаобрадованный зверь вылижет с головы до ног. Телохранители отступили, закрылисьщитами.

– Тихо, тихо, – засмеялся Иггельд. – Дайобниму… а теперь дай взобраться…

Малыш с готовностью плюхнулся на брюхо, глаза изумленные иобрадованные, не часто удается полетать в ночи, похоже, тоже начинаетчувствовать очарование, когда над головой звезды и блистающая луна, земля едвапросматривается в серебристом призрачном свете, зато из темноты краснымиогоньками смотрят странные цветы костров, за городскими стенами светятся дома исараи, а весь огромный город кажется одним сверкающим облаком, где светмножества каганцов сливается в ровное чистое пространство дня.

Он подпрыгнул, часто-часто забил крыльями и взлетел безразбега, что обычно требовался всем драконам, исключая только Черныша. Этомутрюку Иггельд учил Черныша долго и старательно, на случай, если попадут впередрягу, когда не до степенной пробежки перед прыжком в воздух, но Малыш,кажется, научился сам.

Ветер прижал к жесткой спине, ревел в ушах, Иггельдсогнулся, еще не остыла злость на глупейший и такой несвоевременный пир, вспомнилрастерянное лицо князя Мальвреда, а потом как стукнуло по голове: да он женакричал на этого могущественнейшего из князей, заявил ему, что пьяных недопустит к осаде, и князь даже не пикнул, не удивился и не возмутился, чтодикий пастух с гор распоряжается, командует, решает, как осаждать Куябу, когодопустить к осаде, а кого отстранить…

Черт знает что такое… Наверное, князь просто растерялся оттакой наглости.

На высоте Малыш перестал месить воздух, как проворная бабатесто, растопырил крылья и как бы весь распластался, довольный. Ветер сразуутих, зависли в абсолютном безмолвии, между небом и землей, отрешенные, особые,еще не боги, но уже и не простые бегальщики по земле.

Ночь выдалась на редкость тихая, ясная. Изогнутый серпиклуны всплыл сверкающий, умытый, по черному бархату остро горят мириадызвездочек, лунный свет падает ровный, чистый, даже очищенный, отбеленный,призрачный. Если присмотреться, на земле тоже множество звездочек: крохотныхбагровых, алых, пурпурных, даже оранжевых, видно даже густое кольцо из такихзвездочек… Каким крохотным выглядит все из поднебесья!

Сейчас там, далеко-далеко внизу, из труб дым поднимаетсяпрямой, между небом и домами протянулись сизые веревки. Непотревоженно в тихом,пропитанном ароматами трав и цветов воздухе стрекочут кузнечики, поют сверчки…

Малыш громко вздохнул, оглянулся. Иггельду почудилосьудивление и беспокойство в глазах дракона, опомнился, поймал себя на том, чтодергается, сжимает кулаки, а сердце стучит громко и часто. Драки с артанами, обустройствовойска, теперь осада Куябы – все отвлекает, заставляет думать про этипустяки, но едва вот так на Малыше и в поднебесье, чтобы никого и ничеголишнего, то сразу прямо в небе очертания ее лица с обвиняющими глазами, горькаяулыбка на губах, вздернутые в удивлении брови…

Ураган уже бушевал в груди, вырывал с корнем деревья, ломалдома, заборы, сносил мосты и дамбы. Малыш в нерешительности ударил довольносильно крыльями, оглянулся, снова растопырился, прислушался, все не можетпонять, что же сделал не так, что нужно сделать, чтобы им были довольны, чтобпохвалили, чтобы сказали, что он хороший.

Иггельд даже привставал, всматривался в меняющийся образ,губы шевелились, а сердце то стучит так, что готово выпрыгнуть, то замирает,словно перестало биться с того дня, как он обнаружил, что пленница исчезла. Ещетогда на поиски вылетел с остановившимся сердцем и похолодевший, застывший,такого могла бы к жизни вернуть только она, и когда крушащие стрелы героев неожиданнолегко пробили панцирь Черныша, тот самый несокрушимый панцирь, который никто немог пробить даже мечом, почти не ощутил ничего, кроме острой тоски, что так ине отыщет ее, так и не скажет ей…

– Ты хороший, хороший, – сказал онневпопад. – Я люблю тебя, невинная душа с перепончатыми крылышками!

Далеко впереди показалась темная туча. В угольных недрахглухо рокотало и блистали сполохи. Он заколебался, не зная, не собьют лимолнии, Малыш степенно шел прямо, неустрашимо, но, кажется, обрадовался, чтопапочка все же подал знак и направил перепончатокрылого сыночка по крутой дугевверх. Он сделал вид, что недоволен, не дали подраться с тучей, но послушнопошел свечой.