– Добрая душа твоя, – молвила белокурая Дуня.

Раны жгло, но знала девица – то пойдёт к исцелению.

– Да я-то что, – пожала плечами Алёна, глядя на тяжёлую воду реки.

Девушки молча наблюдали за стадом.

* * *

Мария замерла, щурясь в едва ль не кромешной тьме. Тяжёлое дыхание супруга донеслось до слуха прежде, чем женщина увидела его фигуру, сутуло сидящую на краю кровати. Царица не ведала, куда податься. Она слышала закипающее безумие в каждом хриплом дыхании мужа. Прошлой нощью, когда Мария вознамерилась покинуть Иоанна, он вцепился в горло мёртвой хваткой и едва ли не придушил её.

Царица не могла сомкнуть глаз подле своего супруга. Иной раз царь вёл беседу с незримыми ночными гостями, и иной раз Мария ужасалась, будто бы слышала ответ из тьмы. Верно, кромешные черти много терзали царя, не отступали от него, даже когда Иоанн отдавался коротким мгновениям покоя. Мария никогда не знала, дремлет ли владыка, ибо зачастую дремал супруг с открытыми глазами. Этот опустевший стеклянный взор пробирал до леденящих душу мурашек.

Сей ночью видения не давали царю никакого покоя. Иоанн провёл рукой по лицу, и его дыхание прервала дрожь. Мария сглотнула, подалась вперёд и решилась положить руку на плечо супруга. Царь резко отстранился, схватил жену за руку и грубо отшвырнул прочь. Его глаза горели чёрным пламенем дикой ярости. Мария прижала руку к сердцу, потирая запястье. Взор её был столь же лют, столь же злобен. Супруги безмолвно глядели друг на друга, и будто бы покои стали полниться сим жгучим ядом, что стоял у обоих на устах.

* * *

Мир делался краше и краше день ото дня. Рощи и деревья принаряжались, кутались зеленью, устав от гнёта кромешной темени и льдов. Сугробы трусливо уползали к тенистым утёсам да глубоким оврагам, но и там не находили спасения от прибывающего солнца. Вскоре и последний грязный снег растаял, питая сырую землю. Весна занималась такая, что любо-дорого глядеть. Первые полевые цветы робко казали себя тёплому ярилу, подставляясь чистым небесам. Иной раз можно было приметить первых ласточек – их чёрные спинки примелькались близ поместья, и ласковый щебет лился милой песней. Под крышей на восточной стороне терема уж вилось гнездо.

Дни сделались много длиннее, а ночи утратили свои холодные ветра. С заходом солнца наступала долгожданная безмятежность. Стояла благодатная свежая ночь. Воздух был напоён покоем. С неба не сошли яркие звёзды, как Фёдора кто-то спешно будил, тормоша за плечо. Спросонья Басманов первым делом схватился за нож, припрятанный под подушкой, да знакомый голос заверил, что в том нет никакой нужды.

– Собирайся, Тео! – молвил Штаден. – Едем.

– Уже? – Фёдор продрал насилу глаза.

Голос его оставался хриплым, не пробудившись ото сна, но рассудок быстро вернулся к нему, откидывая путы недавних сновидений.

– Стал бы я с эдаким шутить? – молвил немец, кинув Фёдору его белую рубаху. – Снаряжу коней.

Басманов выругался себе под нос, спешно вставая с кровати. Он передёрнул плечами да провёл рукой по лицу, точно с тем, чтобы завериться, что ныне всё не сон. После коротких сборов Фёдор вышел из своих покоев да услышал отголосок женского крика. То доносилось из покоев его жены младой.

Его пробрало до мурашек, и не мог он сделать ни шагу. Сейчас он столкнулся с бессилием своим пред великой и священной мукой, которая пришлась на бремя Варвары. Насилу переборов себя, Басманов поспешил вниз. С каждым шагом Фёдор всё боле и боле гнал всякую тревогу, каждую бесовскую мысль. Вместе со Штаденом они поехали от поместья на север. Лошади точно истосковались по лихой езде и мчались вперёд, истомлённые скукой.

Светало по-летнему быстро, и звёзды скоро гасли одна за другой. Спустя два часа резвой дороги опричники прибыли к монастырю, раскинувшемуся у изгиба реки. Что стены, что возвышающиеся за нею церкви были деревянными.

Фёдор оставался в седле, покуда Штаден слез с лошади и принялся стучать в ворота. Ответа не было слышно. Басманов глядел на монастырские стены. В отрочестве они казались много выше – огромная, могучая крепость, готовая служить оградою от любого врага, от любого супостата. В памяти всплывали светлые образы жаркого, уже угасающего лета. Помнится, как земля благодатна была в тот год. Яблони гнулись под тяжестью наливных плодов, липы цвели, и жужжащие пчёлы роились, спеша снести сладостный нектар. То благодатное, светлое лето будто бы сейчас стояло пред глазами. Светлый праздник – Медовый Спас помнился душистым благоуханием и сладкими напитками, что разливались не токмо в поместье, но и в деревнях.

Фёдор в тот день прибыл с отцом в монастырь, освятить мёд и добротный урожай. Алексей привёз пятьдесят рублей серебра, веля молиться за земли здешние да за отчизну русскую. Под низкое звучное церковное пение сладостные дары жаркого лета окроплялись святой водой. Фёдор до сих пор помнил вкус того мёда и слаще его не ведал.

Резкое ржание Данки воротило Фёдора обратно из мира грёз. Лошадь повела ушами, слыша вдалеке тяжёлые шаги. Опричники прождали порядком, прежде чем им отворил привратник. Мужик осторожно выглянул из-за приоткрытой двери. Его маленькие глаза беспокойно бегали. Видать, пришлые застали старика врасплох.

– Прибыли за благословением, – молвил Штаден с поклоном. – Примет настоятель в послушники на сей день?

Те слова, кажись, токмо больше смутили мужика. Привратник окинул взором немца, его грубое лицо, закалённое в диких его странствиях. Опосля мужик поглядел на Басманова. Оба опричника были при оружии, и это не могло не ускользнуть от взора привратника. Штаден глубоко вздохнул, видя недоверие во взгляде старика.

– У боярина Басманова, – молвил немец, указав себе за плечо, да притом особо выделил, какого роду будет друг его, – жена нынче родит дитя. Явилися мы молить о небесном заступничестве Богоматери и Отца Нашего.

– Так вы ж боярин Басманов! – тотчас же воскликнул привратник, снимая шапку да кланяясь в ноги сперва Штадену, а опосля принялся бить поклоны Фёдору.

– Полно, полно, отворяй уже! – повелел Басманов, указывая плетью на ворота.

– Исполню, боярин! – суетливо бормотал привратник и тотчас же скрылся за жалкою калиткой.

Мужик впустил опричников в святую обитель. Басманов и Штаден осенили себя крестным знамением и направились вслед за привратником. Он привёл опричников к келье настоятеля монастыря. Тот благословил пришедших и принял щедрое пожертвование из рук Штадена.

Опричники поспели как раз к заутренней службе. Фёдор встал на клиросе. Он славно знал наизусть порядок службы и был рад отдаваться святому труду. Отчего-то в этой маленькой сумрачной деревянной церквушке в его сердце воцарился мирный покой. Незримый