В феврале 1917 г. большевики еще не могли возглавить новую революцию в стране и отнюдь не были популярны в массах, но сохранили свою бескомпромиссность в борьбе с режимом и буржуазией, умение быть в гуще народных масс и пусть не сразу, но находить с ними общий язык.

Летом 1914 г., незадолго до войны, меньшевики в лице их существовавшего с 1912 г. Организационного комитета, думской фракции Чхеидзе, особенно близкого к ним Бунда, а также трех «внефракционных», но явно небольшевистских групп — плехановского «Единства», троцкистской «Борьбы» и бывшего богдановского объединения «Вперед» при поддержке еще нескольких национальных партий из Прибалтики и Царства Польского (всего 11 подписантов этого письма) обратились в Международное социалистическое бюро (МСБ) II Интернационала с ходатайством оказать содействие в объединении с большевиками, как это имело место в 1906–1911 гг. Разумеется, меньшевистские лидеры не были настолько наивны, чтобы попытаться полностью «обуздать» Ленина, явно стремившегося, наоборот, к окончательному расколу РСДРП. Но они считали полезным поставить большевиков под определенный международный контроль, осуществляемый под популярным в Интернационале лозунгом единства в каждой стране всех ее социалистических сил, чтобы «растворить» большевиков во внешне единой марксистской всероссийской партии.

3–4 июля в Брюсселе состоялось представительное совещание с участием МСБ, меньшевиков, большевиков и ряда других организаций, на котором присутствовали, в частности, Г.В. Плеханов, Ю.О. Мартов, Л.Д. Троцкий, К. Каутский, Э. Вандервельде и К. Гюисманс. В итоге было решено отложить окончательный ответ Интернационала меньшевикам до очередного, августовского конгресса в Вене. Проведению этого форума помешала, однако, начавшаяся война, так что данный вопрос решался уже в самой России весной 1917 г., причем решен был отрицательно, по-ленински.

Известно, что Ленин был категорически против объединения, не меняя своей оценки меньшевиков как оппортунистов. Поэтому он и не поехал в Брюссель, направив туда в чисто информационных целях от большевиков И.Ф. Арманд. Можно даже не сомневаться в том, что Венский конгресс Интернационала, если бы он состоялся, принял бы решение об объединении всех российских социал-демократов, но Ленин расценил бы его как сугубо формальное и выполнять не стал. Правда, меньшевики торжественно обещали на словах в Брюсселе, что РСДРП останется в России партией тайной, участие социал-демократов в любых легальных организациях будет ею контролироваться, а никакие блоки с буржуазными партиями недопустимы. Это являлось молчаливым признанием несостоятельности пресловутого «ликвидаторства» и должно было как-то примирить Ленина с меньшевизмом. Было, однако, и еще одно условие объединения: меньшинство в объединенной партии должно было обязательно подчиняться большинству, что меньшевики, вероятно, хотели обязательно использовать в свою пользу. Прельщала их и возможность пользования наравне с большевиками общей партийной кассой. Так или иначе, все подобные намерения остались в 1914 г. только на бумаге, что было, вероятно, лучше, чем сугубо формальное единство двух партий.

Первой официальной реакцией меньшевизма на начавшуюся войну была уже упоминавшаяся выше декларация РСДРП, обнародованная 26 июля 1914 г. в Государственной думе. Меньшевистская ее фракция состояла в 1912–1913 гг. из 7, в 1914 — из 6, а в 1915 — из 5 депутатов. Их руководителем стабильно был 50-летний грузин с высшим зарубежным негуманитарным образованием Н.С. Чхеидзе, а членами — 40-летний грузинский журналист из семьи священника с высшим образованием А.И. Чхенкели, 29-летний «купец» 2-й гильдии, совладелец мукомольного предприятия в Баку со средним образованием М.И. Скобелев (будущий министр труда Временного правительства в 1917 г.), молодой уфимский токарь с начальным образованием В.И. Хаустов и слесарь тоже с начальным образованием И.Н. Туляков из Донбасса. Не «прижились», как видим, во фракции «плехановец» токарь А.Ф. Бурьянов, объявивший себя в начале 1914 г. беспартийным, и конторщик И.Н. Маньков, исключенный в 1915 г. из меньшевистской партии как явный «оборонец». Наиболее активны на думских заседаниях и в комиссиях были Чхеидзе, Чхенкели, Скобелев и Туляков.

Декларация РСДРП от 26 июля не была, да по условиям времени и места своего оглашения и не могла быть ярким политическим документом, конкретных авторов (или автора) которых мы так и не знаем. Справедливости ради нужно сказать, что хотя сами меньшевики никогда этой декларацией особенно не кичились, в ней все же кратко было сказано немало верного: 1) начавшаяся война — страшное бедствие для народов всех стран мира; 2) рабочие России «по ряду обстоятельств» не смогли поддержать еще накануне войны антивоенный протест своих западноевропейских товарищей, но были солидарны с ними; 3) ответственность за войну, идущую лишь ради новых захватов, несут правящие круги всех воюющих стран; 4) пролетариат — постоянный защитник свободы и интересов трудящихся — «во всякий момент будет защищать культурные блага народа от всяких посягательств, откуда бы они ни исходили» (аплодисменты депутатов); 5) война раскроет глаза народам Европы на истинный источник насилий над ними и всяческого угнетения; 6) условия будущего мира будут продиктованы не правительственными дипломатами, а самими народами; 7) теперешняя «вспышка варварства и одичания» будет последней их вспышкой (аплодисменты на отдельных местах крайней левой; шиканье справа).

В советской историографии осуждение вызывал пункт 4 декларации, в котором видели предвестник меньшевистского социал-шовинизма. Но в нем не шла речь о защите царизма от врага, и поэтому видеть здесь идеологический «криминал», да еще в первые же дни войны вряд ли правомерно. Кроме того, нельзя упускать из вида, что перед сдачей в печать информации о заседании 26 июля стенограмма речи Хаустова, как уже говорилось, была жестко сокращена председателем Думы Родзянко[142]. В частности, он вычеркнул из нее следующие места: о «ряде насилий над рабочей печатью и рабочими организациями непосредственно перед войной»; о «фальшивом патриотизме» господствующих классов России; о том, что культурным благам народа могут грозить посягательства как извне, так и изнутри (читай: от врага и от власти) и что не может быть «единения народа с властью», когда он порабощен и бесправен, рабочая и крестьянская печать задушена, рабочие организации разгромлены, а тюрьмы переполнены. Исчезло и упоминание о том, что многочисленные народности России «живут в атмосфере насилия и угнетения». Но все же и текст думской декларации (даже с учетом купюр Родзянко), и отказ всех 11 депутатов от РСДРП (и меньшевиков, и большевиков) вотировать военные кредиты оставляли впечатление, что все они — совсем не «ура-патриоты» и безоговорочные союзники царского правительства. Был в декларации РСДРП и открытый пацифизм, и интернационализм, причем это уловили не только члены правых фракций, но и либералы во главе с Милюковым.

Но помимо думской фракции Чхеидзе у российских меньшевиков была тогда и еще одна руководящая инстанция — Организационный комитет РСДРП, крайне нерегулярно действовавший в самой России. Руководить им должен был Ф.И. Дан, но его вскоре после начала войны арестовали и сослали в Сибирь, а равноценной замены ему не нашлось. Это хорошо видно из обширной, но полной лишь риторики октябрьской листовки ОК РСДРП «Война и пролетариат». В ней подчеркивались необходимость требовать скорейшего прекращения войны, развернуть в России борьбу с шовинизмом, панславизмом и германофобией, просвещать широкие народные массы по вопросу о захватническом характере войны (включая и истинные цели России) и, наконец, вести борьбу за демократизацию страны под лозунгами мира, братства народов и международного социализма.