С безотчетной тревогой вспоминаю Брендана. Такая же борьба за исчезающие ресурсы наверняка идет по всей Европе, отличаются только цвета мундиров и детали ландшафта. Интересно, где теперь Гуд и бородатый великан: убиты, спасаются бегством, умирают в клинике доктора Кумар? Глотают «черничку»?

– Макс, а где отец? – спрашивает Бранна.

– Помогает Мэри де Борга навести порядок в деревне. Мартин Уолш и еще двое поехали на велосипедах в Ахакисту договариваться о совместных постах на дорогах. Сейчас это очень важно. Может быть, удастся возвести свой Кордон, от Дарруса полями до Кумкина, а затем вдоль дороги к Бултинагу со стороны Бантри. Ну, пока не поставим ограждения и ров не выкопаем, там будут просто вооруженные посты и палатки, но автоматы есть где взять, двоюродный брат Мартина служит в гарнизоне Деррикауна. То есть еще недавно служил. В общем, у тех, кто в Оплоте, тоже есть семьи, им нужно безопасное место. Так что я сейчас возьму лопаты и пойду в деревню. Я обещал.

– Нет, Макс, – говорит Бранна. – Ты полежи, отдохни. Завтра сходишь, дела никуда не денутся.

– Ма, если дороги сегодня не перекрыть, – возражает Макс, – то завтра, может, и не наступит. Так что мне пора.

– И я с тобой, – заявляет Том.

– Нет, – дружно восклицают Бранна и Макс.

– А вот и да! Мне уже шестнадцать. Ма, ты ведь и без меня с дойкой управишься.

Бранна устало трет лицо. Все меняется на глазах.

Лорелея помогает Бранне подоить коров, а я кормлю кур. Потом мы идем домой по берегу, набираем мешок дикой свеклы. Песчаные блохи кусают мои голые лодыжки; среди водорослей между камнями бродят кулики, ловко выклевывают из ила морских червей. На скале футах в двадцати от берега ловит рыбу серая цапля; выглядывает солнце. Ветер дует с юга, треплет рваные облака, как клоки овечьей шерсти, застрявшие в колючей проволоке. Находим большую, выбеленную корягу; зимой пустим ее на растопку, на пару дней должно хватить. Рафик сидит с удочкой на причале, рыбалка всегда его успокаивает. Он помогает нам дотащить корягу до дома, а мы в общих чертах рассказываем ему о том, что узнали от Макса О’Дейли, – подробности он так или иначе выведает, но не сейчас. Зимбра лежит у ног Мо, которая дремлет над раскрытой биографией Витгенштейна в старом кресле Эйлиш. Наверное, Мо лучше перебраться к нам во флигель, ведь у нее в доме больше нет электричества. Я построила флигель, узнав о беременности Ифы, чтобы им с Эрваром и малышом никто не мешал, когда они приезжали в гости, а теперь там кладовая.

Зимбра вскакивает нам навстречу. Мо просыпается, Лорелея заваривает зеленый чай из парника Мо. Я рассказываю ей о смерти Шеймаса Кугана и обо всем остальном. Мо слушает не перебивая. Потом со вздохом утирает глаза:

– Как ни прискорбно, Мартин Уолш прав. Чтобы через десяток лет не скатиться в средневековье, надо действовать по-военному. Варвары друг на друга лишний раз нападать не станут.

Мои часы бьют пять. Рафик встает:

– Можно, я еще порыбачу, пока не стемнело? А Мо на ужин останется, Холли?

– Надеюсь, что да. Мы за обедом и так ее объели.

Мо вспоминает о своей нерастопленной плите и о бесполезных электрических лампочках.

– Почту за честь. Спасибо за приглашение.

Дождавшись, когда Рафик уйдет, я говорю:

– Завтра схожу в город.

– А надо ли? – вздыхает Мо.

– Поговорю с доктором Кумар об инсулине.

Мо отпивает чай:

– Сколько у тебя осталось?

– На шесть недель хватит, – негромко отвечает Лорелея. – Один запасной инсулиновый дозатор и три упаковки канюль.

– А сколько есть у доктора Кумар? – спрашивает Мо.

– Именно это я и хочу выяснить. – Я расчесываю зудящий укус на руке. – Вчера Конвой ничего не привез, а после того, что случилось сегодня… Конвоев больше не будет. Вода у нас есть; провиантом и охраной мы, может быть, себя обеспечим, если будем жить, как при утопическом социализме, а вот синтезировать инсулин без хорошо оборудованной лаборатории все-таки невозможно.

– А Рафик что говорит? – спрашивает Мо.

– Ничего. Он мальчик умный и без того все понимает.

Через боковое окно на стену падает прямоугольник вечернего света. По нему мелькают тени птиц.

Одни тени очень четкие, другие – смутные, смазанные.

Где-то, когда-то я такое уже видела.

– Ба? – Лорелея ждет ответа на какой-то вопрос.

– Прости, милая. Я… Что ты сказала?

Радио по-прежнему молчит. Мо просит Лорелею сыграть нам что-нибудь после трудного дня, и моя внучка берет скрипку и начинает «She Moved through the Fair»[97]. Я мою дикую свеклу, а Мо потрошит рыбу. Дождевик мы обжарим в масле перед самым ужином. Будь я помоложе, отправилась бы с Максом приводить город в порядок, но теперь от меня мало толку; уже нет сил копать могилы и сколачивать гробы. А вот для отца Брейди дело найдется. Спасение Килкрэннога священник наверняка припишет вмешательству Всевышнего. Лорелея чудесно исполняет призрачную мелодию припева. Она унаследовала от отца не только скрипку, но и музыкальный талант. Родись она в мое время или чуть позже, то могла бы серьезно подумать о музыкальной карьере; а сейчас музыка стала едва теплящимся огоньком, который вот-вот погасит Помрачение.

Рафик вбегает в дом, с грохотом хлопнув дверью, и все вздрагивают от неожиданности: что-то случилось.

– Ради бога, не томи, говори скорей, в чем дело? – просит Мо.

Он тяжело дышит. Первым делом я думаю, что у него приступ диабета, но Рафик тычет пальцем куда-то вниз, на берег залива:

– Там…

Лорелея опускает скрипку:

– Глубже дыши, Раф… Что там?

– Корабль! – выпаливает Рафик. – И лодка! И люди с оружием! Приплыли к нашему берегу и заговорили со мной через такую штуковину. А я не знал, что сказать. Ну, из-за сегодняшнего…

Мы с Мо и Лорелеей недоуменно переглядываемся.

– Ничего не понимаю, – говорю я. – Корабль?

– Ну да! – Он тычет пальцем на залив.

Мне ничего не видно, а Лорелея подходит к окну, глядит на залив и изумленно ахает. Я спешу к ней, Мо ковыляет следом. В серо-голубых водах залива, метрах в трехстах от берега, сверкают желтые точки.

– Сторожевой корабль, – говорит Мо. – Кто-нибудь из вас видит, какой на нем флаг?

– Нет, – говорит Рафик. – Но с корабля спустили лодку, и она быстро поплыла прямиком к причалу. И с этой лодки со мной говорили через такую большую штуковину. Очень громко! – Рафик руками изображает рупор мегафона.

– По-английски? – спрашивает Мо.

– И что сказали? – вторит Лорелея.