Низенький уселся на бревно, и Георгицэ узнал Антона, скотника с усадьбы Костаке Фэуряну в Малой Сосне.

— ...Сбежал я тогда с той усадьбы, — рассказывал за дверью Антон. — Старого-то хозяина убили в Прутской баталии, молодой перебрался к вам — в Россию, вместе с государем, Кантемиром-воеводой, спасавшимся от турецкой расправы. Но в той усадьбе была у меня зазноба, цыганка по имени Профира, которая мне полюбилась. Увидев в тот день, что хозяева завертелись в бегах, побрали мы, что успели, в доме и птичнике, кинулись с зазнобой на коней и утекли. А потом кочевали с места на место, днем и ночью, таясь ото всех, искали доброго хозяина, чтобы принял меня в работники. В одном селе проведали, что продается за малую цену хатенка с садом, и решили было мы с Профирой ее купить. Но когда ударили с хозяином по рукам, заявился тамошний поп и сказал, что не истинные мы-де христиане. Сказал поп мужикам, что упали мы с неба с дождем, словно жабы, что выпустил-де нас из своего стада Аллах, предводитель басурманский. Услышав такое, бедолаги тамошние поверили и ужаснулись. Поклонились святым иконам, потом взялись за вилы да колья и чуть было не убили нас до смерти. С большим трудом убрались мы из того сельца, побитые и ограбленные, лишившись коней и прочего добра, какое прихватили на усадьбе прежнего хозяина. До весны, продолжая путь, объехали Украину и Саксонию. На Украине встретился нам бродяга, посоветовавший прибиться к боярской вотчине, лежащей на берегу реки по названию Тетерев. Боярин расспрашивать нас не стал. Приказал старосте вписать в книгу, накормить и поставить на работу.

— С ума тронулись, что ли? — прервал рассказчика другой сторож. — Кто же, будучи в своем разуме, вот так с головой в петлю лезет?!

— Господь, видно, послал испытание, — вздохнул Антон. — Да и что нам еще было делать? Не прошло и недели, как боярин приказал одному из слуг привести мою цыганку к нему в камору. Потом запер дверь и продержал ее у себя в постели два часа. Когда я о том прознал, Профира выбежала в ворота и пропала. Люди видели, как побежала к Тетереву. Побежал я за ней, как сумасшедший, но не догнал. Только и увидел издалека, как она, перекрестившись, бросилась с высокого берега в реку. Я плавать не умел, стал звать на помощь. Прибежали из села ребятишки, искали ее в течении до самой ночи. Не нашли. Тогда потопал и я вниз по реке. Думал, выбросит ее волнами на берег. До самого Днепра добрался, и — напрасно. Поглотили мою зазнобу глубины.

— И ты оставил тот грех помещику?

— Расквитался.

— Пожег усадьбу-то?

— Нет. Недели три прятался там по лесам, чтобы не зашибли челядинцы его. Высматривал и примеривался. Подсчитывал шаг за шагом хождения боярина и его слуг. Испытал крепость заборов. Придумал, как вынуть без шума стекла. Наточил как следует нож. И в одну ночь прокрался через сад, между службами, добрался до окошка, выходившего на задний двор. Вынул стекло и забрался внутрь, потом поставил стекло на место. В свое время вызнал я, что в доме того боярина обычаи были иными, чем в Российской Земле, на Украине или в Земле Молдавской. Спали там, как французы, каждый в своей постели. Хозяин — в одной, хозяйка — в другой, детишки же — в третьей. Места-то у них в доме хватало. Вот и прошел я тихонечко в спальню хозяина. Завесил окна тяжелыми бархатными занавесками, зажег в подсвечнике свечечку. Негоже ведь разговаривать с человеком в темноте. Он, гад, вскинулся и хотел схватить висевшую на стене саблю. Только я уже его оседлал. Задрожали у боярина губы, обмяк он. «Попытать тебя, — спрашиваю, — или зарезать сразу»? Он просится: «Прости меня, оженю тебя на своей сестре». Вот уж гнида. «Так твой грех, боярин, — говорю ему, — прощения не имеет». Одарил я только раз ножиком-то, и дни его оборвались.

— И не поймали тебя царские-то люди?

— Хехе, — похвалился Антон, встряхнув длинными волосами, искать-то меня искали, преследовать — преследовали. Только не на того напали. А в свое время встретился я с товариществом Якова Дуба.

Второй сторож зевнул и ушел в темноту. Антон тихо запел под нос жалостливую молдавскую песню:

Лист зеленый кизила,

Горько молодость прошла

Все во вздохах да слезах,

Во сиротстве да в бегах...

— Эй! Эй, Антон! — тихо позвал земляка Георгинцэ Думбравэ.

Стражник придвинулся носом к двери:

— Чего изволишь, капитан Георгицэ!

— Узнал?

— А как же! Еще с позавчера.

— Отодвинь засовы и бежим!

— Сильно, знать, спешишь?

— После говорить будем, Антон. Лошади поблизости есть?

— Известно, есть.

— Покамест не рассвело — сядем в седла и ускачем!

Антон бросил долгий взгляд на звезды. Словно советовался с ними, но и сдерживал смешок.

— Куда же мы поскачем, твоя милость?

— К его высочеству Кантемиру-воеводе. Не хочешь к нему — поклонимся его царскому величеству. Я служу капитаном у него на флоте, дружу с великими генералами царя.

— Хорошее дело, капитан Георгицэ. Да не очень.

— Почему, Антон?

— Потому, что я связан клятвой. Твоя милость, небось, проголодался?

— Как волк! Принеси хоть ломтик хлеба.

— Да кружку воды?

— Холь и две.

Антон поднялся с бревна, прислонил ружье к стене и исчез во тьме. Но вскорости вернулся, неся флягу. Просунул ее капитану в отверстие над дверью.

— Хороша водица, капитан?

— Хороша.

— Возьми-ка еще корочку хлеба. Чтобы не лишиться тебе совсем памяти.

— Спаси тебя Христос, парень. Почему не отворяешь двери, когда подаешь?

— Чтобы ты пристукнул меня и удрал? Хе! Знаю я, какая она, ваша дружба!

— Это тебя наущает сам черт. Слушайся дьявола и будешь бродить по свету с посохом да сумой, пока не рассыплются от старости кости. Если не случится худшего. А то настигнет вас полк драгун и развеет, словно стаю мух.

Антон прикрыл уши барашковым воротом зипуна и удалился во тьму. Более он