Среда, 3 ч.[646]

«Ваши письма сделали меня вчера очень счастливым. Эго мое письмо должно к вам прийти в самый день Нового Года с обязательными конфетами, с stracchino[647] и кольд-кремом г-жи de Bonne Chose.[648] Я вчера обедал у г-жи Марлиани и возил ее в Одеон смотреть «Агнесу».[649] Делакруа мне прислал хорошую ложу, и я ее поднес м-м Марлиани. По правде сказать, я не испытал особенно большого удовольствия и предпочитаю «Лукрецию»,[650] но я не судья в этих вещах. Араго заходил ко мне; он немного похудел и хрипит, но как всегда милый и очаровательный. Погода холодная и приятная для тех, кто может ходить, и я надеюсь, что ваша мигрень изгнана, и что вы гуляете по-прежнему в своем саду. Будьте счастливы и все счастливы в наступающем году, и, когда можете, напишите мне, прошу вас, что вы здоровы.

Ваш преданный III.

Вашим милым детям.

Я здоров.

Гжим. все лучше. Сегодня я с ним пойду в Отель Ламбер.[651] Конечно, во всех шубах, какие только возможно».[652]

На штемпеле: 13 января 1847, Ла-Шатр.

Вторник, 3 часа.[653]

«Ваше письмо позабавило меня. Я знаю много дурных дней, но по части хороших дней я не встречал иного, кроме вечного кандидата в Академию г. Казимира Бонжура. Мой импровизированный друг напомнил мне того меломана из Шатору, имени которого я не знаю, и который говорил г. де Прео, что хорошо меня знает. Если так будет продолжаться, то я подумаю, что я важное лицо.

Итак, вы теперь совсем предались драматическому искусству. Я убежден, что ваш пролог будет настоящим шедевром, и что репетиции будут вас очень забавлять, только не забывайте никогда свою вильчуру или мускус.

Здесь вновь холодно. Я видел обоих Вейре, которые вам почтительно кланяются. Я не забуду ваших цветов [зачеркнуто: счет вашего садовника]. Берегите себя, веселитесь, будьте все здоровы.

Преданный вам Ш.»[654]

Воскресенье, 1 ч.[655]

«Я вчера получил ваше хорошее письмо от четверга. Итак, вы уже взялись за репертуар театра Porte-St.-Martin? «Пещера преступления».[656] Да ведь это в высшей степени интересно! Ваш Театр Funambules, обратившийся во Французскую Комедию или даже в Оперу с «Дон Жуаном», теперь делается романтическим до последней степени! Воображаю впечатления Маркиза и Диба! Счастливые, наивные и малопросвещенные зрители! Я убежден, что и портреты, висящие в гостиной, смотрят на вас подобающим образом. Веселитесь же как можно лучше. Здесь, как я вам писал прошлый раз, лишь болезни за болезнями. Будьте все здоровы, счастливы!

Ваш преданный Ш.

Вашим милым детям.

Я здоров, как могу».[657]

Шопен упоминает в этом письме о представлении «Дон Жуана». Ноганскими актерами это произведение было исполнено отчасти по Мольеру, отчасти по Моцарту, т. е. со вставками иных сцен, не хватающих в комедии Мольера, из оперного либретто Да-Понте и даже с исполнением (по-видимому, Огюстиной) оперных арий и отрывков. Все это изображено в романе Жорж Санд «Замок Пустынниц». Предисловие его прямо указывает нам, что под таинственным замком, в котором компанией артистической молодежи, любителей драматического искусства, разыгрывается «Дон Жуан», надо подразумевать старый ноганский дом.

В этом же «Предисловии» Жорж Санд указывает, что роман этот заключает в себе «не столько анализ чувств, сколько анализ некоторых вопросов искусства»... И действительно, главным содержанием его является чрезвычайно остроумный и тонкий разбор и объяснение характеров, типов и положений мольеровского и моцартовского «Дон Жуана», излагаемые автором попутно с рассказом об импровизированной постановке этой комедии в «Замке Пустынниц», что чрезвычайно напоминает знаменитый подобный же разбор Гамлета, сделанный Гете в «Вильгельме Мейстере», по поводу представления труппой Ярно и Филины бессмертной шекспировской трагедии.

Главным героем и главой импровизированной труппы в «Замке Пустынниц» является... сын Лукреции Флориани, тот самый Селио Флориани, с которым мы познакомились в романе этого имени, и который, разумеется, ни кто иной, как Морис Санд. Огюстину можно узнать в Цецилии, играющей донну Эльвиру. Точно также в «Замке» являются действующими лицами и остальные, ставшие взрослыми, дети Лукреции, и другие персонажи этого романа: Беатриса, маленький Сальватор, Боккаферри и т. д.

Жорж Санд, как всегда, спешит (все в том же «Предисловии») сделать оговорку: «эпизод действительной жизни, вставленный в роман, принял в нем размеры целого серьезного этюда, и размеры настолько не соответствовавшие оригиналу, что мои бедные дети, прочитав роман, лишь печально посматривали на голубые ширмы и бумажные костюмы, составлявшие предмет их восторгов»... Это служит Жорж Санд поводом сказать несколько слов о взаимном воздействии произведений фантазии на реальную действительность и обратно. По ее словам, «только что упомянутый роман, преувеличивший размеры действительного эпизода до размеров серьезного этюда, заставил этих детей в следующие годы устроить театр настолько большой, насколько то допускали размеры помещения, и разыгрывать в нем пьесы, которые они сами же и составляли. Таким образом, фантазия, роман, словом, создание воображения имеет свое косвенное, но несомненное действие на образ жизни»...

Сознаемся, что для нас гораздо интереснее общих рассуждений Жорж Санд на отвлеченную тему это фактическое указание на постепенную эволюцию ноганской сцены. За этим постепенным развитием домашнего театра можно проследить и по двум альбомам акварелей Мориса Санд, сохраняющихся в Ногане, а также узнать название пьес, входивших в репертуар, и наконец, увидеть портреты Ноганских актеров в костюмах. Между прочим, оказывается, что при первом возникновении театра Жорж Санд часто сама участвовала в представлениях, причем исполняла самые трудные роли, за которые молодежь не решалась почему-либо браться. По большей же части исполняла роли мужские и сильно драматические, – например, в «Дон Жуане» она играла самого Дон Жуана. Точно также участвовала она и в упомянутой в письме Шопена «злодейской» мелодраме «Пещера преступления» или «Кабачек преступления», когда она впервые шла на рождественских праздниках 1846 и в январе 1847 года. Впоследствии, для представления раздирательных и злодейских мелодрам вроде «Таверны» часто не хватало одних ноганских актеров, и мало-помалу стали приглашать «на гастроли» кого-либо из лашатрских друзей. Особенно часто принимали участие в этих театральных затеях семьи Дютейлей и Дюверне. В таких случаях гастролеры зачастую получали одновременно с афишей и требование привезти с собой ту или иную принадлежность гардероба, как то можно видеть на обороте афиши, возвещающей о «возобновлении» этого самого «Кабачка преступления», – накануне следующего нового, 1848 года – 31 декабря 1847 года, причем сама афиша написана нарочно фантастически безграмотно.